Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина - Чарльз Спенсер Чаплин

Мои каникулы близились к концу, и во многом я остался доволен ими, но мне пришлось столкнуться и с тем, что вызвало грусть и разочарование. Я видел горы гниющих продуктов, недоступные многим товары, на которые толпы людей смотрели голодными глазами, я видел миллионы безработных и как гибнет то, что люди создавали всю свою жизнь.

Как-то за обедом я услышал мнение одного из сидевших за столом. Он сказал, что только золото поможет нам спастись. Я же сказал, что автоматизация ведет к безработице, но мне возразили, заявив, что проблема разрешится сама собой, потому что человеческий труд настолько обесценится, что сможет конкурировать с автоматами. Депрессия была тяжела и жестока.

Наконец я вернулся в Беверли-Хиллз и стоял теперь в центре своей гостиной. Время клонилось к вечеру, солнце рисовало ковер длинными тенями на лужайке перед домом и запускало в комнату свои золотые лучи. Я почувствовал в душе умиротворение, и мне сразу же захотелось заплакать. Меня не было дома долгие восемь месяцев, но я не знал, радоваться мне своему возвращению или нет. Я был в полном смятении, меня мучили неясность будущего и полное одиночество.

Я надеялся, что кто-нибудь в Европе подскажет мне, в каком направлении двигаться дальше, но этого не случилось. Из всех женщин, которых я повстречал, только немногие могли бы поддержать меня, но у них были совершенно другие интересы. И вот теперь я снова здесь, в Калифорнии, как будто приехал на кладбище. Дуглас и Мэри расстались, и это означало, что весь мир вокруг стал другим.

В первый вечер после приезда я вынужден был обедать один, чего я, в принципе, не любил делать у себя дома. Поэтому я отменил обед и поехал в Голливуд, где припарковался в самом центре и прошелся по Голливудскому бульвару. Все выглядело так, будто я никуда не уезжал. Те же длинные ряды одноэтажных магазинчиков, военные склады, дешевые аптеки, универмаги Вулворта и Крэга – все тоскливо и скучно. Голливуд производил впечатление бурно растущего города, который, однако, не успел расцвести.

Шагая по бульвару, я подумал, что мне нужно закончить работать, продать все и уехать куда-нибудь в Китай. Мне очень не хотелось оставаться в Голливуде. У меня не было и доли сомнения в том, что эпоха немого кино закончилась, а конкурировать со звуковыми картинами я не хотел. К тому же я выпал из круга общения. Я подумал, кому бы из близких знакомых позвонить и пригласить на обед, но не обнаружил ровным счетом никого. После возвращения только Ривз, мой менеджер, позвонил мне и сказал, что дела идут хорошо, больше так никто и не позвонил.

Мне приходилось появляться на студии, присутствовать на деловых встречах и совещаниях, и это было сродни нырянию в холодную воду. Конечно же, приятно было знать, что фильм «Огни большого города» пользовался успехом и уже принес три миллиона долларов чистой прибыли, а чеки на сто тысяч продолжали поступать каждый месяц. Ривз предложил мне заехать в банк Голливуда и познакомиться с новым управляющим, но я не был в банке уже семь лет и посчитал, что ехать туда незачем.

– Мой дед скрылся в Нидерландах, – сказал он, – но некоторые родственники остались во дворце в Потсдаме – они были слишком напуганы, чтобы уехать куда-нибудь. Когда наконец революционеры добрались до дворца, они послали сообщение моим родственникам, спрашивая, примут ли они их представителей. Во время встречи революционеры заверили обитателей дворца, что берут их под свою защиту и в случае необходимости им нужно только позвонить в их социалистический штаб. Мои родственники слушали и не верили своим ушам. А когда немного позже правительство обратилось к ним с вопросом об определении величины недвижимой собственности, родственники настолько осмелели, что начали вилять и требовать большего.

Он резюмировал свой рассказ следующими словами: «Если российская революция была трагедией, то наша, немецкая, настоящим фарсом».

После моего возвращения в Штатах начались удивительные изменения. Тяжелые испытания заставили американцев проявить твердый характер. Условия жизни становились все хуже и хуже. В некоторых штатах дошли до того, что начали печатать деньги безо всякого обеспечения. В это же время угрюмый Гувер замкнулся в себе, обиженный на всех за то, что его экономическая теория, основанная на фондировании финансовых средств с целью их дальнейшего распределения на уровне рядовых граждан, показала свою полную несостоятельность. Более того, игнорируя тяжелейший кризис, Гувер утверждал в своих предвыборных выступлениях, что если Франклин Рузвельт станет президентом, это полностью разрушит и так уже пошатнувшиеся основы американского общества.

Однако Франклин Рузвельт добрался до президентского офиса и не разрушил страну с ее устоями. Его речь о «забытом человеке» встряхнула политическую элиту, заставив ее очнуться от спячки, и дала начало новой эре в истории Соединенных Штатов. Я слушал эту речь по радио в загородном доме Сэма Голдвина. Нас было несколько, включая Билла Пейли из Си-Би-Эс, Джо Шенка, Фреда Астера[110] с женой и других. «Единственное, чего мы должны бояться, так это самих себя», – эти слова рассеивали мрак, словно луч солнца. Впрочем, я, как и остальные, воспринял все сказанное скептически, заметив:

– Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Как только Рузвельт занял свое место в Белом доме, то сразу же начал подкреплять свои слова делом. В первую очередь он объявил о банковских каникулах на десять дней, чтобы остановить финансовый крах. И здесь Америка проявила себя наилучшим образом. Магазины продолжали работать и предлагали товары в кредит, даже кинотеатры продавали билеты в кредит. В течение десяти дней, во время которых Рузвельт и его команда разрабатывали свой «Новый курс», народ в стране вел себя превосходно.

Разработанное законодательство затрагивало все сферы активности. Были восстановлены фермерские кредиты, прекратившие грабительскую практику конфискации имущества за долги; началось финансирование крупных общественных и социальных проектов; был принят Акт о национальном экономическом восстановлении, который поднял уровень минимальной зарплаты и сократил количество рабочих часов с целью увеличения рабочих мест; началось создание профсоюзных организаций. И тут заволновалась оппозиция. «Это уже слишком, – кричала она, – дело пахнет социализмом». Так это было или нет, но этот самый социализм спас капитализм от полного разрушения. «Новый курс» дал старт самым эффективным реформам в истории США. Было удивительно наблюдать, насколько быстро люди стали активно поддерживать новое правительство страны.

Изменения не прошли мимо Голливуда. Большинство звезд немого кино исчезли с экранов, и только немногие из них сохраняли активность. С уходом немого кино исчезли обаяние и безмятежность Голливуда. Буквально за один день он превратился в не знающую жалости суровую фабрику фильмов. Техники переоборудовали студии и устанавливали современную звуковую аппаратуру. Камеры размером с комнату нависали над съемочными площадками, как прожорливые чудовища. Устанавливали и радиооборудование с бесконечными метрами электрических проводов. Специалисты в своих наушниках выглядели, как пришельцы с Марса, а микрофоны нависали над актерами, словно гигантские удилища. Все выглядело очень сложно и весьма удручало. Как можно было оставаться творчески активным в такой обстановке? Сама мысль работать в таких условиях вызывала у меня отвращение. Позже кто-то сообразил делать все это громоздкое оборудование компактным, мобильным и удобным и стал сдавать его в аренду за разумные деньги. Я не принимал всех этих изменений и не чувствовал никакого желания приниматься за работу.