Дружелюбные - Филип Хеншер

– Ну у вас и семейка! Они же ненормальные.

– С чего это ненормальные?! – возмутился Раджа. – Все с ними в порядке.

– Ну кто покупает пластинки и даже не снимает с них обертку? Разве это нормально? Ну и еда, которой нас кормили, – вкусно, но что это? Неужели вы едите такое каждый день? И еще вот: ну, только что, за ужином… Ваша мать что делает? Когда вы сели, она поднялась и стала вас обслуживать и все подавать, будто какая-нибудь официантка. Это потому, что вы разбогатели?

– Нет, – ответил Омит. – Она так делала, даже когда нам было лет по десять, и всегда так делает. И для тебя тоже, хотя ты гость, – это другое.

– Все потому, что каждому дали по рыбьей голове, – предположил Раджа.

– Во-во, я заметил, – подхватил Мартин. – Омерзительно.

– Это потому, что мы теперь богаты, – сказал Омит. – Прежде они доставались отцу. А обслуживала она всегда – так уж заведено.

– Не понимаю. Попроси так кто мою мать, она выдаст тебе книгу Жермен Грир [75]: прочти, мол, прежде чем сядешь за мой стол еще раз. А ведь во всем остальном ваша мама отнюдь не забитая прислуга. Да и ваш папа. Говорит, если я правильно расслышал, «ну да, резонно, чувак», меняет тему, ну, так далее – а вы берете и спорите, а остальные не вмешиваются. Знаю, что у вас нет никакого мнения ни про Ирак, ни про Тони Блэра – вы это делали, просто чтобы поцапаться с предком, а ему только этого и надо. Психи, что и говорить.

– В том году они собирались залить гудроном задний двор, – предательски заявил Омит.

– Ага, круто! – Мартина это развеселило. – Я заметил горшки с цветами в три ряда – и все цветут, обалдеть. Блестяще. Залить гудроном палисадник, ну ты даешь.

Конечно, это не соответствовало действительности, но Омит все равно так сказал, намекая, что белые детишки всегда считали, что семьи черных детишек так и норовят залить гудроном задний двор. Сам-то он не видел ничего дурного в цветах. Красиво ведь!

– Дело вот в чем, – произнес Раджа. – Может, они такие еще и потому, что мой дядя, ну, папин брат, был убит, когда ему едва исполнилось семнадцать. Побудешь подольше – еще наслушаешься о младшем брате, Рафике.

– Вот прямо убит? – уточнил Мартин. – Круто. У меня нет знакомых, у которых в семье было убийство. Ну, близких. Бандиты какие-нибудь?

– Давняя история, – ответил Раджа. – У мамы нашей спроси. Она выставит тебя из дома за неуважение к нам всем и в особенности к дядюшке Рафику, которого замочили.

– Дела… – разочарованно протянул Мартин.

9

Когда они вернулись в Лондон, Омит велел своему юристу написать доктору Хилари Спинстеру в Шеффилд. Выяснив недавние цены на дома на улице, где жили родители и сам доктор, он предложил ему купить его дом за шестьсот пятьдесят тысяч фунтов наличными (максимальная цена плюс сто тысяч). Однако сделал необычное предложение. Если доктор Спинстер согласится остаться и жить в доме, Омит даст ему неотзываемое право постоянного проживания за фунт в год. Предложение делалось от имени покупателя, пожелавшего остаться неизвестным. Вскоре «Хант, Хант, Бэнксом и Ньюбург» получили отпечатанное на разболтанной пишущей машинке письмо: доктор Спинстер просит своего внука, Джоша Спинстера из «Брайэм, Таунсенд и Селф» (стряпчей конторы, было приписано к неровному отпечатанному листу неровным почерком синей шариковой ручкой) проверить законность и надежность предложения. В случае подтверждения таковых доктор Спинстер намерен его принять – с благодарностью и в легком замешательстве.

– А чего это ты решил сохранить инкогнито? – подивился Раджа. – Да и не выйдет. Догадаются. А я бы не отказался от благодарности. Ващета сам я буду скромничать. И раскланиваться. Держу пари, мама уже подумывает, а не предложить ли ему один из домиков в Уинкобанке. Полтинник в неделю ей не помешает.

– А вот мне благодарностей не нужно, – честно признался Омит.

Они сидели в одном из его домов в Пимлико: нанятый дизайнер исполнил его в кремовых и устричных тонах, с отдельными апельсиновыми акцентами; на белом ковре лежали грязные зеленые «найки», ожидая, когда Омитова домработница неодобрительно зацокает языком.

– А когда он умрет, тогда что? Не оставлять же его детям?

– Ни в коем случае. Продам это барахло, ну или подарю маме с папой, чтобы они хранили в нем кулинарные книги. Не решил пока.

– А тебе-то это зачем? – в недоумении спросил Раджа.

– Как-то раз он спас жизнь моему брату, – ответил Омит.

10

Славные они были мальчики: Омит, а затем и Раджа по собственной инициативе отзвонились родителям еще до того, как до них дошли новости о лондонских терактах. Все в порядке, они не пострадали; Аиша находилась на Шри-Ланке, с ней тоже все было хорошо. Выдалось отличное утро, и Назия сидела с книгой в саду. О терактах передали только в часовых новостях. Она позвонила Аише на мобильный в Шри-Ланку – решила, что хотя бы в этот раз это полностью оправданно, – и сообщила, что они в порядке и она думает о дочери. У Аиши был перерыв между совещаниями; говорила она спокойно; лишь впоследствии Назия поняла, что ее звонок оказался по крайней мере третьим. До того как Аише дозвонилась мать, это успели сделать братья.

– Конечно, мы-то в Шеффилде и вне опасности, – зачем-то добавила Назия.

Однако она решила, что ей еще повезло, когда на следующий день они смотрели ужасные кадры в теленовостях и Шариф обернулся к ней и неловко – чего за ним никогда не водилось – положил руку жене на плечо.

– Хью Спинстер, – повторила она имя, только что прозвучавшее в новостном выпуске.

– Я видел, как Хилари вышел из дома сегодня днем. Просто вышел и сел в кресло, сидел и не двигался. Подумал еще: все ли с ним в порядке? – Шариф поднялся. – Как бы то ни было, я должен сказать. Я пошел туда.

– А что ты скажешь?

– Не знаю… – Муж потянулся, погладил ее по руке и наконец взял ее ладонь в свою и легонько пожал. – Что-нибудь да скажу. Его не следует оставлять одного.

– Эти террористы… эти люди… убийцы, они…

– Ну, произнеси вслух. – Шариф понял, что это необходимо. – Только один раз, и больше никогда.

– Пакистанцы.

– Знаю, – ответил он.

– А еще…

– Достаточно, Назия! – оборвал ее муж. – Хватит с нас исторической несправедливости.

– Хорошо, – согласилась Назия. Она сказала то, что требовалось сказать.

Шариф вышел из дома. Настала его очередь идти к соседу и другу Хилари Спинстеру и выразить положенные соболезнования. В дом, который принадлежал Хилари и теперь принадлежит тоже – но лишь по прихоти соседских сыновей.

1

Мистер Бенн поступил шесть дней назад. Его поместили в Палату с гвоздиками. Симпатичную, но не из тех, что «с видом». Из окна виднелся уголок сада: клен с красными листьями и участок старинной стены, увитой плющом. И солидные крыши зданий восемнадцатого столетия, сохранившихся в респектабельном южном Лондоне. Ему было не до здешних красот. Врачи оценили его состояние, и теперь все шло предсказанным курсом. Поначалу постель для его комфорта приходилось перестилать каждые восемь часов, когда заступала новая смена. На четвертый день он провалился в уютное забытье: дыхание стало поверхностным и шумным, а движения – спокойными, точно он подзывал кого-то ленивым взмахом руки. Лицо его, прежде напряженное от боли, теперь расслабилось под действием морфина, веки слегка подрагивали, точно он смотрел, как что-то очень интересное проходит мимо. Он пребывал в нечетком мире без боли. Белье сменили утром: больше этого не требовалось.