Стеклянный ключ - Виктория Угрюмова

— Бабушка моя была мудрой женщиной, Владислав Витольдович. Она считала, что я с младых ногтей должна помнить и знать своих предков. Особенно, если они достойны уважения и любви.

— А потом? — нетерпеливо уточнил старик.

— А потом была вся война, голод и слезы, и смерти. И сын бабушкиного мужа повзрослел на этой войне и вернулся за той, кого любил. Они поступили честно, они сообщили деду, что любят друг друга, и только потом уехали. Но он не смог оправиться от этого удара…

— Ваша бабушка разлюбила его? — скорбно спросил он.

— Разве вас можно было разлюбить, Владислав Витольдович? — пожала плечами его очаровательная правнучка. — Просто так сложилась жизнь…

* * *

Алексей с бутылкой виски в руках зашел на кухню, где в ожидании запаздывающего обеда маялись двое охранников.

— Хозяин сегодня принимает гостью, — торжественно объявил помощник, — и гостью особенную. А потому он хочет, чтобы всем было приятно. Такой маленький семейный праздник.

— О, виски пожаловал! — сказал один охранник. — Недурственно!

— Влад, конечно, похож на своего вампирского тезку, но щедрый чудак. Давайте, ребята, пейте, — подбодрил их Алексей.

— Садись с нами, — предложил второй.

— Не могу, — вздохнул он. — Мне еще при хозяине нужно покрутиться, продемонстрировать бурную деятельность. Но он меня скоро отпустит — картины станут смотреть. Вот тогда я к вам и спущусь.

Он зашел в подсобку, где Халк с товарищем как раз укладывали тело Бахтияра; на лице — мечтательная улыбка: он так и не успел ничего понять и почувствовать. Мертвые пальцы разжались, и из них выпала маленькая поварешка.

Алексей посмотрел на старика повара, и сердце у него неясно защемило. Но на кону были такие деньги, что они не имели права рисковать.

— Соус он сделал просто шикарный, — поделился Халк. — Когда начнем новую жизнь, стану ходить гоголем и обязательно заведу себе повара, такого же вот, верного как собака и в белом колпачке.

* * *

Старый граф фон Аделунг смотрел на свою неукротимую правнучку со смесью восторга, священного ужаса и неверия.

— Ты знала, кто я, и поехала? — воскликнул он.

— А вы бы не поехали? — изогнула она бровь.

— Я мужчина, — заметил он. — Я солдат. Мне нечего терять, в конце концов.

— А у меня ваша кровь, — усмехнулась она. — И терять мне тем более нечего.

— Вздор! — по обыкновению отрезал Влад, но тут же спохватился. — Прости. Я как-то не свыкся с мыслью, что ты обо мне знаешь. Ты же должна меня ненавидеть.

— Спору нет, — согласилась она, — все эти наблюдатели, посыльные, воры с фотоаппаратами… Все это выводило из себя. Но когда я слышала, как бабушка говорила о вас, я понимала, что все это суета сует и ловля блох. А была еще любовь. Та любовь, за которую вам можно простить все.

Он молчал. Слезы навернулись на единственный глаз, и теперь он сверкал ярче стеклянного. Влад, кажется, забыл, что люди умеют еще и плакать, а потому с некоторым изумлением прислушивался к тому, что творилось у него на душе. Внезапно он подумал, что жизнь подошла к кульминации и теперь, получив такое неожиданное и странное отпущение грехов, можно спокойно умирать. Потому что все уже состоялось.

А Татьяна изумленно рассматривала небольшой портрет в бронзовой раме, висевший над камином: цыганка, которая предостерегающе подняла руку; черноволосая молодая цыганка в юбке цвета солнца, в браслетах и монистах. И вокруг нее несется вишневый цвет.

— Что это? — спросила она, чувствуя, как мурашки проползают между лопатками.

— Та цыганка, которая всегда снилась Ните к важным событиям, — охотно пояснил Влад.

— Кажется, я ее знаю, — прошептала Тото, не веря своим глазам, — только не во сне, наяву. Ее Наташей зовут. Я ей гадала как-то.

— Сумасшедшая семья, — радостно согласился одноглазый. — Господи, дитя мое, я все никак не могу поверить. Мне кажется, я сплю. Я так счастлив.

— А мне вдруг стало тревожно, — призналась она.

Вглядываясь в картину, она вдруг увидела — и могла бы поклясться в этом, — что цыганка, махая рукой, гонит ее прочь.

— Интересно, где этот маленький проказник Уинстон? — удивился Влад. — Он никогда не покидал меня ни в горе ни в радости.

Одноглазый собрался было позвонить, чтобы вызвать горничную и попросить ее отыскать собаку. И в этот миг за дверью раздался шум.

* * *

Впоследствии Татьяна, сколько ни пыталась, не могла полностью восстановить картину событий. Все случилось сразу, одновременно и подло, как удар ножа в спину.

Отчаянно залаял Уинстон, а потом его лай перешел в тоскливый визг, и Владислав Витольдович, изменившись в лице, резким движением задвинул ее за свою спину. Он ловко схватил трость, прислоненную к креслу, трость со знакомым набалдашником в виде серебряной птицы, — и вытащил длинный, острый клинок.

Бедный старый рыцарь, он, как птица, защищающая свое гнездо от всесильных людей, пытался спасти ту, которую еще недавно хотел уничтожить, наслаждаясь чувством мести. Но в эту секунду былые обиды и ненависть исчезли окончательно. Как и поколения его предков, он стоял, выпрямившись, встречая врага лицом к лицу. Но этот враг вовсе не собирался принимать вызов.

Они ввалились в комнату втроем: Алексей, Халк и неизвестный ему человек с тяжелыми надбровными дугами питекантропа. Все трое были изрядно помяты — несмотря на неожиданность, охранники одноглазого защищались, как могли.

Алексей поднял пистолет, угрожая Татьяне, и собрался огласить условия нападавших, но тут старик кинулся на него, сделав длинный и точный выпад своим клинком.

Лезвие пронзило грудь предателя в ту же секунду, когда выстрелил пистолет. Но старик успел метнуться в сторону — высокий и статный, он полностью заслонил собой ту, ради которой ему не жалко было умереть.

А потом Тото плохо помнила последовательность. Знала только, что схватила со стола нож и, когда «питекантроп» рванулся к ней, вонзила лезвие точно под левое ухо, в безотказную точку, исключающую промах. Услышала топот тяжелых ног по лестнице, сухой щелчок выстрела…

Очнулась она, когда стояла на коленях над умирающим прадедом, и ее тяжелые слезы капали ему на лоб и щеки, будто летний теплый дождь.

— Это хороший конец. Я даже не ожидал, — улыбнулся старик.

Его лицо стало похоже на восковую маску, а широко открытые глаза приобрели одинаково загадочное выражение — будто он смог увидеть там, за порогом, нечто совершенно удивительное.

Павел, Данди, Винни, Варчук и Сахалтуев топтались над ней, не смея приблизиться или нарушить тишину неловким словом. А Тото наклонилась к уху своего рыцаря и произнесла:

— Я знаю, что ты меня слышишь. Она тебя любит. Все эти годы любит. Все остальное не имеет значения. И я тебя люблю.