Нуреев: его жизнь - Диана Солвей

Балет поначалу включили в программу осенних гастролей труппы, но его скупое оформление оказалось столь непопулярным, что после показа «Раймонды» на фестивале в Баальбеке ее сняли с репертуара. Но не сраженный этим Нуреев возвращался к ее постановке много раз за свою карьеру.

Невзирая на изнурительные бдения у постели больного супруга, Фонтейн вернулась в Сполето для участия в заключительных спектаклях. Сердце Тито дало остановку, температура подскочила до 42 с лишним градусов, и он впал в кому. И хотя этот кризис Ариас пережил, но дара речи лишился уже навсегда[212]. Тем не менее никто из тех, кто наблюдал Фонтейн в «Раймонде», не заметил ее переживаний. Не слишком впечатленный этим балетом при первом просмотре, Ноэл Кауард назвал его «волшебным» после того, как увидел танец Марго с Нуреевым. На том спектакле звездную пару вызывали на поклон тридцать два раза. «Она была прекрасна, – записал в своем дневнике Кауард, – ее присутствие осветило всю постановку… они оба останутся в моей памяти как одно из величайших мгновений моей жизни в театре…»

Впервые за несколько недель признаки удовлетворенности выказал и сам Рудольф. Его «очень позабавил Ноэл», составивший им с Тринг компанию на уик-энд в Риме, во время которого они посетили Сикстинскую капеллу. Записной бонвиван из Вест-Энда, Кауард считал Нуреева «любопытным диким зверем, весьма занимательным и совершенно непредсказуемым». Рудольф упивался этой ролью и за ужином по-настоящему укусил Кауарда. «Но только за палец и не до крови», – уточнил потом в дневнике Кауард, явно довольный, что стал жертвой этого «зверя». Из Рима Рудольф направился в Ливан, в Баальбек. В расположенном неподалеку Бейруте он упорно разгуливал в одиночку до поздней ночи, невзирая на то, что в гавани стояли советские суда. Джоан Тринг так беспокоилась, как бы его ни похитили, что даже пыталась запирать артиста в гостиничном номере. «Мы с Марго стали его “тюремщиками” и по очереди запирали [Рудольфа], а он жутко злился. Я ему говорила: “Тебе что – нужно, чтобы какой-нибудь араб схватил тебя и продал русским?” А он отвечал: “Да не сделают они этого, не сделают”, но всегда немного раздражался».

Фонтейн впоследствии заявила, что присоединиться к гастрольной труппе в Баальбеке ее вынудили финансовые затруднения. Политическая кампания Тито исчерпала все их сбережения, а впереди ее ждали только неуклонно множившиеся больничные счета. Партнерство с Нуреевым обеспечило Фонтейн самые высокие гонорары за всю ее карьеру, и она сознавала: ей необходимо выступать и дальше. Но, хотя это все было правдой, Марго, вероятнее всего, в тот момент просто необходимо было выходить на сцену – единственное место, где она чувствовала себя в своей тарелке. «Реальная жизнь часто казалась гораздо более нереальной, чем сценическая, или, точнее было бы сказать – я понимала самую себя, лишь играя некий выдуманный персонаж», – признавалась Фонтейн. Роль госпожи Тито де Ариас испытывала ее на прочность на протяжении последующих двадцати пяти лет. Марго провела их, ухаживая за мужем, парализованным от самой шеи и прикованным к инвалидной коляске. Два года, пока Тито еще оставался в больнице, она каждую ночь проводила по три часа в поезде, чтобы его навестить, вставала с рассветом, чтобы его покормить, а потом возвращалась в Лондон на занятия в классе и репетиции. Марго даже начала брать уроки вождения, чтобы самостоятельно добираться до вокзала и обратно. После выступлений она с бутербродом в руке мчалась повидаться с мужем, а после встречи с ним ночевала в ближайшей гостинице. Ее преданность была всеобъемлющей, и Рудольф, как и все остальные друзья Фонтейн, только поражался ей.

Несколько выстрелов изменили баланс сил между супругами. Фонтейн стала не только защитницей мужа; отныне Тито всецело от нее зависел. Со временем Марго стала возить его с собой на гастроли, на званые ужины, приемы, прогулки на яхтах друзей. Она считала, что его жизнь должна быть такой же полной и насыщенной, как и ее собственная. К 1965 году Фонтейн даже стала подписывать письма друзьям «Марготито». По словам Теодоры Кристон, помогавшей ей ухаживать за мужем, Марго «не позволяла ему превратиться в безвольное тело на коляске, на которое никто бы не стал обращать внимание. Он по-прежнему оставался силой». И все благодаря воле и несгибаемому духу Фонтейн. Именно этот дух подпитывал и ее «волшебный» союз с Нуреевым – союз, которому она теперь посвящала себя с удвоенным рвением.

* * *

Через три месяца после постановки своего первого полномасштабного балета Нуреев уже работал над вторым – новой версией «Лебединого озера» для Венской государственной оперы, главные партии в которой предстояло исполнять, естественно, ему и Фонтейн. Всего лишь пять лет назад 21-летний Рудольф с трудом добился своего включения в гастрольный тур Кировского в Вену. И поехал туда с «сопровождением» – в специальном автобусе, выделенном театру. А сейчас его встретили в австрийской столице как подлинную звезду и наделили полной свободой в выборе артистов, художника-оформителя и условий работы. «Его приезда ожидали здесь с огромным нетерпением, – рассказывал Михаэль Биркмайер, тогда молодой танцовщик труппы, впоследствии возглавивший ее училище. – Это было сравнимо с приездом «Битлз». Люди выстраивались в очереди вокруг оперного театра, чтобы в него попасть».

Сочинять и ставить балеты всегда было предметом желаний Рудольфа. И вот настал момент, когда танцовщик осознал: удовлетворить свои честолюбивые устремления он может лишь за пределами Королевского балета. Он тяготел к новым экспериментам, мечтал приобрести новый опыт, а Фредерик Аштон после «Маргариты и Армана» более не создавал для него новых ролей. Как ни ценила компания его вклад, но у нее имелись и другие танцовщики и хореографы, которым тоже нужно было давать шанс. Как и всегда жаждущий расширить свои горизонты – создать целую работу, а не какую-то часть в ней – Рудольф постановил обеспечить себе эту возможность самостоятельно.

Пожалуй, наиболее амбициозный из всех танцовщиков, Нуреев выбрал самый любимый из балетов Чайковского. Даже несмотря на то, что все еще оставался новичком в хореографии и все еще определялся в собственном амплуа танцовщика. В тот год уже состоялись две возобновленные постановки «Лебединого озера» – одну из них реализовал Роберт Хелпман в Лондоне, другую осуществил Джон Кранко в Штутгарте. И Рудольф танцевал в обеих. И хотя он для обеих придумывал танцы, но роль Принца в целом представлялась ему слишком ограниченной, особенно в версии Королевского балета: «Он тридцать пять минут сидит на заднице, а потом вдруг должен пройтись. Невозможно». И вот осенью 1964 года Нуреев вознамерился отдать Принцу должное и в этом процессе показать, конечно же, себя.

Как и