На линии огня - Артуро Перес-Реверте

– Ну, что будет дальше, товарищ майор?

Он вздыхает, не отрывая глаз от карты, перекатывая на языке шоколадную сласть. Проводит пальцем по ориентирам, по изгибам рельефа.

– Что будет? А то и будет, что на рассвете или даже раньше фашисты нас обстреляют и снова пойдут в наступление… Нас – и батальон Баскуньяны.

– Им дорого это обойдется.

– Они это знают. Усвоили с нашей помощью за последние дни. Однако, сдается мне, они не попрут очертя голову, как раньше, а будут выбивать нас огнем, не давая передохнуть. Измором возьмут. Будут томить, как жаркое. Мы отрезаны от своих, и они знают, что мы это знаем. И потому, я думаю, будут напирать на Рамбле… Возьмут ее – замкнут кольцо наглухо.

– И окажемся мы как тунец в сети.

– Примерно так.

– А может, нам не дожидаться этого? Уйти отсюда? Все равно ведь не выстоять.

Серигот, который лег спать, не снимая сапог и только ослабив ремень, приподнимает голову:

– Вспомни, какой приказ нам отдал твой любезный кум Русо.

– Никакой он мне не кум.

– Ладно, не в том дело, кто он тебе. А вот в чем: всем подразделениям удерживать занимаемые позиции, которые в случае потери их должны быть возвращены…

Гарсия ковыряет в зубах веточкой:

– Иными словами, Республика должна сопротивляться до последней капли крови. Твоей, между прочим, крови.

– И твоей тоже.

– Уступаю тебе эту честь. Ты ведь у нас – человек действия, Симон. А мое дело – идеология… Политика.

– Я это припомню, когда фашисты придут и спросят.

Комиссар вопросительно глядит на Гамбо:

– Совладаем?

Майор без раздумий кивает, потому что и вправду убежден:

– Люди у нас замечательные, так что, думаю, еще сутки продержимся. А лишние двадцать четыре часа для XI бригады, сколько бы там от нее ни осталось, – это чистое золото.

– Стало быть, завтра будем держаться?

– Если не будет другого приказа. Но телефон не действует, связных не шлют, так что сильно сомневаюсь, что кто-нибудь что-нибудь нам прикажет.

– А потом что? Что будет, если продержимся до ночи?

– Оставим Пепе и попытаемся прорвать кольцо. Если Рамбла устоит – соединимся с Баскуньяной. Если нет, то расчистим проход к Кастельетсу.

– А если франкисты уже там?

– Тогда путь будет длинней – прямо к реке.

– Для тех, кто сможет дойти, – говорит Серигот, который лежит, закрыв глаза и покойно сложив руки на груди.

– Разумеется, – кивает Гамбо. – Для тех, кто сможет дойти.

Наклонившись над ящиком, он гасит лампу, расстегивает пряжку ремня, ложится и укрывается одеялом.

В темноте слышен голос комиссара:

– Надо бы людям сказать… Как считаете? Чтоб были наготове.

Гамбо прищелкивает языком. Он не забыл слова профессора Познанского из Академии имени Фрунзе: когда случается катастрофа, товарищи, женатый человек – всего лишь полчеловека, а тот, у кого есть дети, – четверть.

– Нет, не надо. Пусть дерутся, не думая о том, как бы убежать. Днем скажем, чтоб готовились.

– В котором часу выйдем?

– Как только луна зайдет.

– А кто будет прикрывать наше отступление?

– Никто. Пойдем все вместе, взводными колоннами.

– Меня отправь замыкающим, – сонно произносит Серигот.

– Об этом мы завтра поговорим, – говорит Гамбо, прикрывая лицо от москитов носовым платком.

Вивиан Шерман сидит по-турецки под деревьями на земле, прислонясь спиной к колесу камуфлированного автомобиля, и печатает на своем портативном «Ремингтоне». Она знает, что репортаж не пройдет цензуру без потерь, но ничего другого она в эту минуту написать не в силах. Попозже, перед тем как попробовать отослать его, она кое-что подправит в тексте.

Вторник, 2 августа, линия фронта на р. Эбро

В. Шерман

После девяти дней тяжелейших боев XI бригада республиканской армии начинает отступление с правого берега Эбро, форсированной в ночь на 25 июля.

По сведениям, полученным в штабе, поставленные задачи операции в этом секторе выполнены и речь идет о заранее спланированной передислокации войск. Однако этой формулировки явно недостаточно, чтобы описать печальное зрелище, которое являют собой отступающие войска.

Налеты авиации противника следуют непрерывно, ближайший городок объят пламенем пожаров, и десятки солдат – в том числе оставившие свои подразделения и раненые – теснятся на берегу, стремясь найти себе место в тех немногочисленных плавсредствах, которые еще в состоянии пересечь реку, меж тем как понтонеры без сна и отдыха восстанавливают переправу, снова и снова разрушаемую бомбами мятежников.

Журналисты тоже платят кровавую дань. Первого августа погиб гражданин Чехословакии, фоторепортер Иоахим Лангер, когда…

Она останавливается, поднимает глаза, смотрит на реку. Оттуда, где сидит Вивиан, ей видна ложбина, тянущаяся к руслу реки, землистого цвета вода и стелющийся над Кастельетсом дым. Сам городок остается вне поля зрения, но обе высоты различимы отчетливо. Особенно восточная, с голым скалистым хребтом, озаренным ярким утренним светом. Кажется, что там ничего не происходит. Западная – подальше, километрах в пяти-шести от Вивиан, которая видит только окутывающую вершину пыль. Высота, без сомнения, еще в руках республиканцев, потому что франкисты долбят ее из пушек с самого рассвета, и отдаленные разрывы грохочут монотонно и нескончаемо. Красным, засевшим там, приходится, надо думать, тяжко.

Она закуривает – благо в бардачке есть еще полпачки «Кэмела» – и смотрит, как невдалеке Фил Табб разговаривает с Педро и двумя республиканскими офицерами. Вопреки всему, что было в последние дни, несмотря на все неудобства ночевки на безопасном берегу, англичанин, как всегда, элегантен и вальяжен: одна рука – в левом кармане пиджака, в другой между указательным и большим пальцем дымится сигарета, и вид такой, будто он не на фронте, а в отеле «Савой», и ждет, что сейчас его проводят к заказанному столику. Наблюдая за ним, Вивиан вспоминает, как тревожно было вчера, когда они с ним в зловещем предвечерье спешили на безопасный берег Эбро, где толпились солдаты и санитары с носилками. Лишь несколько переполненных лодок медленно плыли с одного берега на другой, а полуголые саперы по пояс в воде с героическим упорством снова и снова восстанавливали переправу, уничтоженную франкистскими самолетами, – те время от времени появлялись над рекой, обстреливали понтон из пулеметов, сбрасывали бомбы, от которых на реке вставали высокие султаны воды и подскакивали мостки из пробки и досок.