Мировая история в легендах и мифах - Карина Кокрэлл

* * *

…Однажды Дорес в своей комнатке показала ему портолан, найденный в старом рундучке покойного мужа. Портолан был старый, порванный и побывавший в морской воде, к тому же очень плохо начерченный, явно неумелой рукой.

— Последняя карта, — улыбнулась она виновато. — Самая старая. Никому, наверное, такая не нужна…

Христофор взглянул мельком: узнаваемые берега Португалии, Азоры, океан. И вдруг неожиданно: очень далеко к западу от Азор — заштрихованный кусок моря с едва различимой пометкой: «…асо». Его прокололо: saigaco[269]?! Морская трава! Нелепый коротышка, видать, не врал про «шпинат»! Выходит, сукин сын и вправду заплывал так далеко на запад! Другие пометки разобрать на карте было решительно невозможно.

Вскоре в одном из ящиков лавки уже лежало наполовину написанное прошение. Оно было адресовано, ни много ни мало, Его Величеству португальскому королю Альфонсо Пятому. И в нем Христофор вовсю использовал ученые слова (бродячего школяра продолжала неплохо кормить его латынь!) и ссылался на теории известных географов, например Тосканелли. В письме, во-первых, звучала непоколебимая уверенность в успехе задуманного плавания, во-вторых, оно содержало его собственные практические выкладки и расчеты, которые, несомненно, должны были убедить короля. И в конце письма, конечно же, Колумб просил. Просил корабли для открытий — во славу короля и Португалии — короткой дороги в Индию, ну и по пути — открытия любых оказавшихся на пути новых земель, плывя в Океане все время на запад от Азор…

Христофор в который раз снял со стены карту Тосканелли, взял штурманскую линейку и измерил расстояние от Азор до Сипанго, быстро набросал в сторонке, на куске испещренного цифрами пергамента колонку цифр, перечеркнул, набросал опять, опять перечеркнул и, наконец, вывел в письме, что «плавание, с Божьей помощью, должно занять не более двух месяцев». Потом опять обратился к колонке с цифрами, шевеля губами, пересчитал опять, перечеркнул «не более двух с половиной» и написал: «не более полутора месяцев». Опять подумал, опять сосредоточенно пошевелил по-рыбьи губами, перечеркнул и это и написал: «не более месяца»[270]. Дорогой пергамент был испорчен: послание королю опять надо было переписывать набело!

Христофор, конечно же, старался зря. О теории Тосканелли король знал и так, причем от него самого: флорентиец незадолго до этого прислал королю очень похожее письмо — с расчетами окружности земли и предположениями короткого пути на Восток, плывя на Запад. Над этими расчетами потешалось большинство придворных географов Альфонсо Пятого, кроме одного ученого — Мартино до Боэмия, но тот вообще отличался эксцентризмом, удивительным для бывшего немецкого купца.

Конечно, Христофор не имел обо всех этих придворных делах никакого понятия (а неведение — лучший друг уверенности) и прошение королю все-таки дописал. И перечитал с замиранием сердца (ни дать ни взять — влюбленный!), и в тысячный раз проверил ошибки, и решил, что это — хорошее, ученое послание, которое секретари непременно должны передать королю. И подписал свое имя на португальский манер: «преданный Его королевскому величеству, королю всей Португалии и Алгарвы Альфонсо Пятому, Cristovao Colombo».

И на следующий день, очень рано, он пошел к огромным, железной фигурной вязи, воротам дворца, где уже затемно толпился народ со всевозможными прошениями. И когда дошла очередь, Христофор передал в малюсенькое железное окошко свой тщательно сложенный и запечатанный самой надежной печатью пергамент (лучший, телячий, немало заплачено!). Протянутое им письмо подрагивало как живое (не иначе, от надежды, что билась внутри!). Рука в окошке молниеносно и небрежно схватила письмо, и он услышал: «Следующий!»

Обратно домой Христофор шагал просыпающимися лиссабонскими улицами. Вот и Альфама, где, словно от страха, лепились друг к другу беленые домишки, где тысячи и тысячи безвестных людей рождались, женились, совокуплялись, покупали снедь на рынке, сушили белье, пели свои fado marinhero, молились, ели жареное мясо (если не было поста), или соленое бакалао (если был пост), пекли хлеб, болели и, сидя на скамейках или поставив на своих замощенных булыжником и загаженных собаками улицах стулья, упоенно сплетничали о чужих, таких же незаметных и бесцельных жизнях. И потом умирали. Так и не узнав ничего о величине земной окружности по экватору[271], и Сипанго, и Тосканелли, и «саргассо» в океане. И без этого знания, судя по своей беспечности, были совершенно счастливы. Словно стаи безмозглых одинаковых рыб, серебрящихся на мелководье, рождающихся и живущих неизвестно зачем. Они не писали никаким королям и не ждали от них ответов, и не мучились стремлением неизвестно к чему, и не томились ожиданием чего-то потрясающего, что должно непременно случиться и однажды полностью изменить жизнь, наполнить ее смыслом, как паруса — ветром. Вот-вот, вот-вот, вот-вот…!

Теперь жизнь Кристофора зависела от того, убедит ли он своим письмом короля Португалии Альфонсо Пятого дать ему, сыну ткача и безвестному «навигадору» из окрестностей Генуи, высочайшую аудиенцию.

Конечно, любой увидел бы: у Христофора Колумба не было никаких шансов. И все же, как вскоре выяснится, писал он королю Португалии и Алгарвы Альфонсу Пятому не зря. Обернется все это, правда, совсем иным результатом, на который он никак не мог рассчитывать…

За соперничеством корон Испании и Португалии на морях пристально наблюдал Ватикан. Но наблюдать беспристрастно — не получалось. И те и другие требовали от понтификов[272] вмешательства и арбитража. Громче всех — Португалия. Обижать ни тех, ни других Ватикану не хотелось: оба родственных королевских двора — опора католической веры в Европе. Поэтому, ратифицировав в 1481 году Алькасовасский договор буллой на Aetemi Regis[273] и тем растащив монархов Португалии и Испании как взъерошенных драчунов, папа Сикст IV провел «линию раздела мира»: все, что севернее 28-й параллели, то есть Канар, — Испании, а все остальное — Азоры, Мадейра, Африка и «любые другие неоткрытые пока земли» — Португалии. Португальцы, собственно, и подали эту идею насчет 28-й параллели, и папа подписал буллу, с которой испанцы согласились ради мира, не заметив подозрительной некруглой цифры «28». Между тем в Португалии начали запирать свои секретные карты, привезенные из недавних экспедиций, на еще более тяжелые замки и приставлять к ним еще более усиленную охрану. Подозревают, что уже на момент подписания этой буллы португальские каравеллы — возможно, волею случая — добрались до восточной оконечности Бразилии и знали об Антильских островах, которые вместе с Центральной и Южной Америкой находились южнее 28-й параллели и, получалось, отходили им по высочайшей булле Ватикана[274]. Но обо всем этом в Лиссабоне пока молчали: для португальцев приоритетом являлось тогда освоение западной Африки, откуда они возили тонны золота и тысячи рабов, логично полагая, что новонайденная заокеанская земля[275], земля на западе, о которой пока никто не подозревает, закрепленная за ними папской буллой, никуда не уплывет и будет тихо дожидаться своей очереди. Так оно до поры и будет. Все изменится потом, когда папой римским станет испанец Александр Борджиа. Белый дым, возвестивший о его избрании, взвился в небо над Ватиканом как раз в августе 1492 года, практически одновременно с отплытием Колумба. Случайное совпадение видеть в этом трудно.