Законы отцов наших - Скотт Туроу

— Эдгары, — произнес Хоби. — Дерьмо собачье. Не хочу иметь с ними ничего общего.

— Но тогда тебе не придется больше ни о чем беспокоиться, верно?

Хоби передернул плечами, как делал всегда, если ему было нужно выразить неуверенность. Он действительно не знал. Может быть, все и образуется. Наступило молчание, тягостное для нас обоих.

— Тебе страшно? — спросил я его.

Размышляя об ответе, он смотрел на меня в упор немигающими карими глазами. «Пантеры» не знали страха.

— Здесь тоже Вьетнам, приятель. Это как в дурном сне, когда идешь над пропастью по очень узкому выступу и надеешься, что не сорвешься вниз. За последние двое суток я если и сомкнул глаза, то на час, ну два часа от силы. Вдруг в эту дверь войдет плохой парень? Это при нашей жизни, бубба, — пропел он.

— Ну так уноси свою задницу отсюда, черт возьми! Руби концы, тебе нечего терять. Поехали со мной в Канаду. Что скажешь?

В глазах Хоби вспыхнул и тут же погас знакомый огонек живого воображения. Он решительно затряс головой. Нет. Ни в коем случае.

— Мне и здесь неплохо. Братья не дадут меня в обиду.

Когда я повернулся к выходу, он встал и после недолгих колебаний — Хоби в этот момент сделал вид, что у него немного закружилась голова, и пошатнулся — все же поднял руки и ответил на мое объятие. Пистолет по-прежнему находился в его руке, что вносило в сцену прощания элемент гротеска. Когда я открывал дверь, он произнес мне в спину несколько слов по-французски. Хоби знал, что я не владею этим языком, однако такой вычурный жест был в его стиле. Мне удалось разобрать лишь слова — mon ami. Это была фраза из какого-то фильма, но из какого, я, хоть убей, не мог вспомнить.

Когда я вернулся в мотель, меня там уже поджидал Эдгар. Едва я переступил порог и оказался внутри, меня охватило странное ощущение, будто я стал невольным свидетелем чего-то интимного, хотя в позах, в каких я застал Джун и ее супруга, не было ничего сладострастного. Они сидели на кроватях лицом друг к другу, спустив ноги на пол и едва не соприкасаясь лбами. Они явно обсуждали что-то шепотом, желая оставить с носом невидимого и неизвестного бойца ФБР или полиции. Как всегда, элемент случайности был предусмотрен. Когда я вошел, голова Эдгара резко повернулась в мою сторону. В его голубых глазах я прочитал раздражение и подозрение.

— О Боже, Сет! Мы тут совсем извелись от страха. А вас все нет и нет. Мы не знали, что и подумать. Оставалось только надеяться, что они не наскочили на вас.

— Кто «они»?

Эдгар посмотрел на Джун. Судя по количеству окурков в пепельнице и сильному запаху табака, можно было заключить, что они беседуют тут довольно долго. Может быть, даже с тех пор, как я ушел.

— У нас дома были гости, которые наводили кое-какие справки, — сказала она.

— Что за гости? — удивился я.

— Я их не видел, — сказал Эдгар. — С ними разговаривал Майкл, а я уже потом говорил с ним по телефону. Он сказал, что эти люди расспрашивали о вас. Когда вас видели в последний раз? Кто был тогда с вами? Были ли слышны прошлой ночью какие-либо необычные звуки? Например, драки?

— Чушь несусветная, — сказал я.

— Хотелось бы, чтобы это было так, — невесело произнес Эдгар.

— Что он сказал им?

— Ничего, — ответил Эдгар. — А что он мог им сказать? Ему ведь ничего не известно. Он собирался на работу в свою лабораторию, поэтому ему было некогда с ними рассусоливать. Вы ведь его знаете. Из него и в обычном-то состоянии слова не вытянешь. Однако мне ясно одно: они думали, что вас кто-то похитил.

— Черт побери! А кто, кто это был?

— Майкл сказал, что они предъявили удостоверения. — Эдгар мельком взглянул на Джун, а потом на меня. — Это были агенты ФБР, — пояснил он.

Нередко случается, что я должна проводить вечера вне дома. Избежать этого никак нельзя, и в такие дни после работы я опрометью мчусь домой, чтобы забрать Никки из группы продленного дня, покормить и, если повезет, переодеть в пижаму. После этого наступает очередь Эверарды, няни, которая живет у Марты Штерн. Это никарагуанская эмигрантка — кипучая натура, у которой в руках все горит. Она вот уже несколько лет подменяет меня, если у Марты нет иных планов. Не любительница засиживаться за полночь, Эверарда предпочитает ночевать в небольшой спальне для гостей, расположенной на первом этаже за кухней. На рассвете она возвращается к Марте, для чего ей приходится идти пешком три квартала. Меня такое решение проблемы вполне устраивает. Никки дружит с Эверардой. Малышке нравится в няне все, включая ее акцент, который Никки копирует со сверхъестественной точностью даже в ее присутствии. Эверарда не обращает на это внимания. Она из тех женщин, которые знают, что самое главное в мире не наряды от кутюрье, не рэп и не политические интриги в мужской комнате клуба «Деланс», а воспитание детей, и что в этой важной сфере ее мудрость остается непревзойденной. Она называет Никки Ниной и так искусно проводит ее через всю вечернюю рутину вплоть до сна, словно та — марионетка на веревочках.

Эверарда входит с сумкой, где лежат ее ночные принадлежности, и стряхивает с себя снег, который только что повалил крупными хлопьями. Он лежит толстым слоем на воротнике из искусственного меха. Прямо с порога Эверарда принимается выкладывать свежие сплетни. Марта, которая дохаживает последние месяцы третьей беременности, страдает варикозным расширением вен, и у нее распухли ноги. Она постоянно капризничает и придирается к своему мужу Соломону, консультанту по менеджменту. «Соломон, куда он подевался?» Она вопит во всю глотку, вы же ее знаете. А он всегда спешит домой. Он ее целует. Он посылает ей цветы. Он только улыбается. Эверарда тоже улыбается. Ее забавляет терпение Соломона. Это худой, очень смуглый мужчина, выходец из семьи экспатриантов, кубинских евреев, которые прибыли на Кубу в семнадцатом веке. У него столь темный цвет кожи, что его иногда принимают за уроженца Шри-Ланки. В его жилах коктейль из крови многих наций.

Сегодняшнее событие имеет значение и для меня лично. Это обед в честь ухода на пенсию Сайруса Ринглера, бывшего председателя Верховного суда штата, у которого я работала секретарем суда пару лет сразу после окончания юридической школы. Обычно начинающие юристы первые год-два — период их интенсивного формирования — проводят рядом с опытным судьей, постигая на практике механизм воплощения голой теории, которую они изучали в университете, в реальную жизнь. Они видят, как скелет из сухих статей и параграфов обрастает плотью и кровью. Так же как скаковых лошадей всегда отличают по именам их наездников, клерков навечно запоминают по именам судей, у которых они служили, и, наверное, то, что меня помнят как ринглеровского клерка, и есть самый большой предмет гордости за всю мою юридическую карьеру.

Разумеется, такое событие я пропустить никак не могу. Я еду быстрее, чем следовало бы в такой снегопад, и, добравшись до отеля «Грэшем», оставляю машину на крытой стоянке. Затем перехожу улицу и вхожу в ресторан Паркера, где городская элита и юридическое сообщество чествуют судью Ринглера. Коктейльная часть уже подошла к концу, и приглашенные — а их тут не меньше пяти сотен — начинают рассаживаться по местам. Я стараюсь не вступать в долгие разговоры с коллегами и знакомыми, чтобы подобраться поближе к помосту, на котором стоит стол юбиляра, и привлечь к себе его внимание. Мне это удается. Сай Ринглер замечает меня. Он машет рукой и посылает воздушный поцелуй. У Сая побагровело лицо, и я понимаю, что он уже немного навеселе. Он явно растроган этим последним в его жизни официальным торжеством в его честь. Бывший окружной прокурор, судья, как я всегда буду называть его, Сай относится к числу тех замечательных юристов, которые снискали бесспорный авторитет непреклонным служением закону и никогда не пытались его обойти в угоду политической конъюнктуре. Нет, он не фантазер или заплесневелый крючкотвор. Он всегда был реалистом и трезво оценивал любую ситуацию, но при этом никогда не терял чувства границы, рамок, за которые нельзя выходить. В то же время у Сая репутация судьи, склонного к разумным компромиссам. Он ненавидит особые мнения, считая, что они подрывают авторитет судебных решений, и любит отыскивать процедурные уловки, позволяющие передавать спорные вопросы в суды низших инстанций. Рядом с ним Марджи, которой за последние пять лет дважды делали операцию по удалению раковой опухоли. Несмотря на довольно измученный вид, она бодрится и вообще держится молодцом. Ну и прическа у нее! Должно быть, выписывает парикмахера самолетом из Кукурузного пояса. А кто же еще может так ловко уложить волосы, что они издалека смахивают на шляпку, надвинутую по самые уши?