Сердце королевы - Кристина Кашор

«Сестра».

– Как думаешь, они показывают деллийское время? – двумя днями позже спросил По, лениво развалившийся поперек кресла Биттерблу. На пальце он покачивал Сафовы часы с пятнадцатью делениями и время от времени пробовал удержать их на кончике носа. – Какая прелестная вещица. Работа ее механизма меня успокаивает.

Саф подарил ему часы на прощание – и в благодарность за то, что По спас его от петли.

– Не странный ли способ отсчитывать время? – засомневалась Биттерблу. – Четверть часа длилась бы двенадцать с половиной минут. И между прочим, это краденое имущество.

– Но разве вам не кажется, что Лек все делал ради этого? – сказал По. – Чтобы было как в Деллах?

– Возможно, это очередная его провальная имитация, – согласился Гиддон.

– Гиддон, что вы собираетесь делать после Истилла? – спросила Биттерблу.

– Ну… – Он умолк, по лицу пробежала тень.

Биттерблу знала, куда Гиддон хотел бы отправиться после Истилла. Получится ли у Совета это организовать? Да и хороша ли идея – ехать и смотреть на что-то, чего больше нет? С другой стороны, разве человеческому сердцу это объяснишь?

– Полагаю, зависит от того, где я буду нужен, – сказал он наконец.

– Если вы нигде срочно не понадобитесь, или если появится несколько вариантов, или если, быть может, надумаете съездить в Деллы, – не согласитесь ли сначала ненадолго вернуться сюда?

– Да, – без колебаний ответил Гиддон. – Если меня не потребуют срочно куда-то еще, я вернусь и побуду, сколько смогу.

– Я рада, – тихо сказала Биттерблу. – Спасибо вам.

Настала пора ее друзьям уезжать. Через несколько дней они отправлялись в Истилл, и на этот раз все было уже всерьез. Революционеры и кое-кто из знати согласились объединить силы, застать короля врасплох и изменить жизнь всего истиллского народа. Появление дядиного флота на юге и странных новых друзей на востоке утешало. Она знала, ей придется проявить терпение, подождать и посмотреть, что будет. И еще знала: нужно верить в друзей и не зацикливаться на мысли о том, что они идут на войну. Банн, ее верный партнер по тренировкам. По, который всегда перегружал себя делами, а теперь еще и терзался оттого, что потерял брата. Катса, которая не вынесет, если что-то случится с По. Гиддон. Биттерблу поразило, как быстро на глаза навернулись слезы при мысли, что Гиддон покинет ее.

Раффин остался в Монси как координатор, что для Биттерблу было бальзамом на душу, хоть он и взял за обычай подолгу молчать и угрюмо пялиться на горшки с растениями. Тем утром она нашла его в саду за замком – он стоял на коленях в снегу и обрезал засохшие многолетники.

– Вы знали, – сказал он, подняв на нее внимательный взгляд, – что нандерцы решили обойтись без короля?

– Что? – переспросила она. – Совсем без короля?

– Да. Все вопросы будет и дальше голосованием решать комитет представителей знати. И соберут еще один комитет с равными полномочиями – из людей, избранных народом.

– В смысле, вроде… аристократическо-демократической республики? – спросила Биттерблу, выцепив в памяти термин из книги про монархию и тиранию.

– Да, в этом духе.

– Как любопытно. А вы знали, что в Деллах мужчинам разрешается брать в супруги мужчин, а женщинам – женщин? Мне Файер рассказала.

– Хм, – протянул он, а потом тихо и пристально вгляделся в нее. – В самом деле?

– Да. А сам король женат на женщине, в жилах которой нет ни капли благородной крови.

Несколько мгновений Раффин молча ковырял в снегу палкой. Биттерблу, воспользовавшись моментом, подошла к скульптуре Белламью и заглянула в полные жизни глаза матери. Поглаживая шаль, которая обнимала ей шею, и собираясь с силами.

– В Миддландах к такому не привыкли, – наконец произнес Раффин.

– Не привыкли, – согласилась Биттерблу. – Зато в Миддландах привыкли к тому, что король поступает, как ему вздумается.

Раффин выпрямился – в коленях тихо щелкнуло – и подошел к ней.

– Мой отец в добром здравии, – сказал он.

– Ох, Раффин… Можно я вас обниму?

Прощаться было тяжело.

– Как думаешь, По, может, мне писать тебе письма вышивкой, когда ты уезжаешь, чтобы ты читал их пальцами? – спросила Биттерблу.

Тот ухмыльнулся:

– Когда совсем туго, Катса, бывает, выцарапывает мне записки на деревянной дощечке. Но разве тебе не пришлось бы для этого обучиться вышиванию?

– Это да, – согласилась Биттерблу, улыбаясь в ответ и обнимая его.

– Я вернусь. Я обещал, помнишь?

– Я тоже вернусь, – сказала Катса. – Пора мне снова давать тут уроки, Биттерблу.

Катса долго не выпускала ее из объятий, и Биттерблу наконец поняла, что так будет всегда. Катса возвращалась и уходила. Но объятие было настоящим – и долгим, пускай и не бесконечным. Возвращение было не менее настоящим, чем уход, и всегда – обещанным. И ей придется довольствоваться этим.

Вечером, когда все отбыли, она пошла в галерею искусств, потому что ей стало одиноко.

А Хава отвела Биттерблу в ту часть замка, где она еще не бывала. Они уселись на верхней ступеньке лестницы, что спускалась в темницу, и слушали, как Голди поет узникам колыбельную.

В гавани Монпорта, приведя с собою грозный флот ради ее прихоти, Биттерблу ожидал дядя и король. Нужно было отправляться его встречать.

Накануне отъезда она сидела в кабинете, размышляя. Тридцать из тридцати пяти дневников Лека погибли в пожаре, который устроил Тиэль. Теперь, в ужасе от одной мысли об огне, Помер пытался прочесть, расшифровать и запомнить пять уцелевших дневников одним лихорадочным рывком. Биттерблу понимала масштабы такой катастрофической потери информации. Но не могла заставить себя печалиться. Слишком велико было облегчение. Она подумала, что, быть может, однажды ей все же захочется прочесть пять оставшихся дневников отца. Пять – не такое уж неподъемно кошмарное число. Быть может, она одолеет их когда-нибудь – через годы, укутавшись в одеяла у камина, в чьих-то крепких объятиях. Но не сейчас.

Она попросила Хильду спрятать простыни матери. Их она тоже отложила на другой день, когда глядеть на них будет не так больно. Возможно, настанет пора, когда они будут вызывать лишь воспоминания о боли, а не саму боль. К тому же для того, чтобы помнить, они ей не требовались. У нее был материн сундук и все, что в нем хранилось: шали Ашен и статуя Белламью – и собственная скорбь.

Новые простыни были гладкими, без всяких узоров. Ощутив их мягкое касание, без шероховатых выпуклостей вышивки по краям, Биттерблу вздрогнула; ее затопило облегчение – показалось, что теперь раны в разуме и сердце наконец начнут затягиваться.

«Главное для моего королевства, – подумала она, – найти равновесие между знанием и исцелением».