Мария, княгиня Ростовская - Павел Комарницкий

— Значит, непременно в нужнике, Михаил Всеволодович? — прошелестел невнятный голос серого человека.

— Крайне желательно, — усмехнулся Михаил.

Человек пошевелил пальцами. Вот пальцы у него были приметные — мягкие, гибкие, чем-то напоминающие паучьи лапки. Руки профессионального ката.

— Держи! — понял жест Михаил. — Остальное после.

Мягкие пальцы проворно сгребли кошелёк, и тот исчез как будто бесследно — вот только был, а куда девался, непонятно.

— Как скоро? — прошелестел человек, вставая.

— Чем скорее, тем лучше.

Когда человек ушёл, князь Михаил расслабленно откинулся к стене. Что ни говори, а общение с этим типом напрягало. Нет, разумеется, он не боялся. Дело ли великому князю бояться мастера тайных убийств? Кругом верная стража, только пальцем шевельни… вон и колоколец незаметный подвешен…

Князь Михаил усмехнулся. Да уж. Не факт, что успеешь позвонить в колокольчик. И опасаться этого человека определённо не лишнее, будь ты хоть сам папа римский. Тут надо или бить сразу, внезапно и молча, или… да пёс с ним. Неприятный человек. Но как иначе образумить патриарха Иосифа? Да и оскорбление персоны великого князя не звук пустой, спускать такое нельзя. Да, это устрашение, и никак иначе.

Владыка Иосиф последний раз щёлкнул счётной косточкой, записал результат и закрыл абак [счётное устройство, прообраз современных счётов. Прим. авт.]. Он пребывал в отличном настроении. Нет, что ни говори, а из этой варварской страны вполне можно извлекать пользу. Вот, пожалуйста, какая сумма выходит…

— Евстигней! Евстигней, ты что, уснул?

Нет ответа. Владыка Иосиф уже настолько привык к тому, что секретарь всё время находится рядом, подобно бесплотному духу, что отсутсвие его казалось чем-то неестественным — в самом деле, не может же исчезнуть пол под ногами?

Иосиф вышел в коридор, огибающий патриаршие покои. При виде владыки стражники в чёрном одеянии отдали честь. Владыка завёл этот обычай сразу по приезде. Действительно, варвары уважают только силу, и вид многочисленной стражи в чёрных монашеских одеяниях был внушителен.

— Евстигнея не видели?

— Не выходил, владыко!

Иосиф ещё раз оглядел все покои, но секретаря и след простыл. Странно… Однако, работать надо. Бумаги ненаписаны лежат…

Владыка вздохнул, собираясь сесть за стол, но внезапно ощутил немалую нужду. Двинувшись к сортиру, он ещё успел подумать — надо сделать строгий выговор секретарю за самовольную отлучку…

В сортире, пристроенном в конце коридора, горели две толстенные восковые свечи, ежедневно заменяемые служкой (свечей хватало на сутки). Запах нечистот перебивался благоуханием шафрана — владыка был воспитан в Константинополе.

Митрополит всея Руси Иосиф уже собрался было присесть над тёмным отверстием, но внезапно резко наклонился к нему лицом, разглядывая. Там, в глубине, виднелся другой зад.

— А-а-а-а!!! — забыв про сан, завизжал Иосиф.

Всё поплыло перед глазами, и дальнейшее владыка помнил плохо — кто-то брызгал в лицо водой, кто-то суетился, вытаскивая труп несчастного Евстигнея из отверстия сортира…

— Здесь выгружай!

Савватий отложил перо, выглянул во двор. Мужики, как муравьи таскали мешки в амбары — один подставлял спину, другой, натужась, накладывал здоровенный куль с зерном.

Да, окрепло, поднялось хозяйство Ростова. Кобылы, розданные крестьянам под залог два года назад, уже огулялись и принесли жеребят, и через пару годков прирастёт хозяйство новой тягловой силой. А там и ещё подрастёт приплод, от старых и новых кобылок, и ещё…

Савватий усмехнулся. Если будут они, те годы. Если дадут поганые покой истерзанной земле русской. Так ведь не дадут…

Там, в степи, копится страшная сила. И нет нужды гадать, куда обрушится первый удар. Конечно, на Киев.

И нет теперь на Руси силы, способной отразить нашествие. Нет силы. Или пока что есть?

Наверное, ещё и сейчас можно было бы наскрести рати, достаточные для разгрома орды. Туров с Пинском, большое и сильное Галицкое княжество, Волынь, Полоцк со владениями, и Господин Великий Новгород… И, конечно, сам Киев и великое княжество Черниговское — уж Михаил Всеволодович встанет на борьбу без колебаний. Тысяч сто пятьдесят ратных людей, если не больше. Если и не в чистом поле, то под стенами Киева зубы обломать Батыю вполне можно.

Во дворе возник шум, крики и ругань разносились в ясном осеннем воздухе. Савватий снова выглянул в окно — два мужика схватились за грудки, рубахи трещали. И это на княжьем дворе…

Летописец вздохнул. Нет, не бывать такому. Не будет великого объединения перед лицом даже самого опасного врага. Свои болячки и обиды свет застят. Потому и князь Михаил Всеволодович ищет подмоги у ляхов да угров, что на своих, русских, надежды никакой.

Старая, толстая, но по-прежнему белоснежная кошка тяжело вспрыгнула на лавку, затем на стол, потёрлась головой о руку книжника. Савватий погладил кошку, она негромко замурчала в ответ.

— Ну мы-то с тобой никогда не ссоримся, правда?

Ирина Львовна в ответ прижмурила глаза. Ясное дело, человече, чего нам делить? Мыши мне, книги тебе…

Ветер шевелил седую от ковыля степь, гоня волны, точно по воде. Солнце, нещадно калившее землю всё лето, утратив свирепую силу, посылало последнее тепло. Да, здесь, в низовье великой реки Итиль дыхание зимы пока не ощущалось. Невдалеке маячили нукеры личной охраны, ещё дальше виднелся табун пасущихся коней. Сыбудай прикрыл глаза. Степь… Великая степь от края до края. Благословенная степь…

Да, старый монгол любил степь. Все монголы должны любить степь, ибо степь есть колыбель монгола, его дом и могила. В степи всё честно. Здесь всё решают ум и сила. Слабому здесь не место. Это в дремучих лесах Урусии слабый может затаиться, как змея под камнем. Уйти в болота, как водяной уж. В степи слабому не укрыться, не сберечь своих стад, своих жён и детей и саму свою жизнь.

В памяти снова всплыло — костёр на берегу золотого Онона, освещающий лицо с узкой, как клин, бородкой.

«Весь мир должен принадлежать нам, Сыбудай. Вся степь, от края до края, будет заселена нашими потомками, а все другие степные народы будут служить нам табунщиками»

«Но мир не ограничен степью, Тэмучжин»

«Да, это так. Но и лесные народы не уйдут из-под нашей руки. Да, лес не место для монгола. Монгол должен жить в степи. Но дань платить будут все, в какие бы дебри не забрались»

Пламя плясало в раскосых глазах.

«Скоро я приму новое имя, Сыбудай. Но мечта моя неизменна. Мир велик, но не бесконечен. И когда-нибудь копыта монгольских коней ступят в воды последнего моря, за которым ничего нет»

Сыбудай сглотнул. Чингис… Пусть тебя нет. Но мечта твоя жива. Пока жива. Пока не все монголы зажрались сладким урюком и апельсинами, возлежа на шёлковых подушках. Молодой Бату и старый Сыбудай омоют копыта монгольских коней в водах того последнего моря.