Царица поверженная - Маргарет Джордж

восточной империи, вместе с императрицей. Клянусь Гераклом, сам я не прилагал к этому никаких усилий!

Антоний поставил чашу и обеими руками пробежался по волосам, словно мог распрямить свои мысли, приглаживая кудри.

– Сегодня вечером мы прекрасно справились со своими ролями. Мы стояли бок о бок во всей этой восточной мишуре и принимали дары наших подданных… О, что ты сделала со мной? – Он соскочил с кресла и начал срывать с себя сирийский халат. – Прочь! Прочь!

Он пьян? Я заглянула в чашу – она оставалась наполовину полной.

– Прочь! Прочь! – Антоний в негодовании отбросил халат. Он посмотрел на свои пальцы, вытянув мускулистые руки. – Все эти перстни!

Кольца и перстни полетели следом за скомканным халатом, затем настала очередь изукрашенных сандалий. Он швырнул их в воздух, причем одна из сандалий, шлепнувшись на жаровню, задымилась.

Антоний разразился смехом, но потом помрачнел, уставился на меня и заявил:

– Это ты! Превратила меня из римского магистрата в восточного деспота.

– Выходит, Октавиан и тебя запутал своими лживыми измышлениями.

– В его словах достаточно правды, которую стоит принять во внимание.

В комнате было холодно. Чтобы не продрогнуть, он набросил на себя сорванное с постели одеяло вместо ненавистного изукрашенного одеяния.

Итак, разговора нам не избежать – а я не приготовилась к нему. Мысленно обратившись к Исиде с краткой молитвой (не оставь меня в такую минуту!), я заявила:

– В этом одеяле вид у тебя столь же дурацкий, как и твои слова.

Он лишь поднял на меня взгляд, полный бесконечной скорби.

– Правда причиняет мне боль, – сказал, помедлив, Антоний. – Боюсь, я ее не вынесу.

Он выглядел таким несчастным, что мое сердце потянулось к нему. Я никогда не разрывалась между двумя мирами, как он сейчас. Жизнь избавила меня от подобного испытания.

Когда он снова тяжело опустился в кресло, я встала позади, склонила к нему голову и обняла его за плечи, как статуи Гора, оберегающие фараона. Теперь сильной была я. Помоги мне поддержать его, милостивая Исида!

– Если ты втягивался в это шаг за шагом, значит такова твоя судьба, – заговорила я. – Противиться судьбе не в силах никто. Отвергать судьбу бесполезно, иначе ее бремя становится только тяжелее. А судьба каждого человека скроена по нему, как рубашка. Нет второго Александра, нет второго Моисея, нет второго Антония. Ты – первый и единственный, который ходит по земле. Ты просто обязан быть лучшим Антонием из всех возможных.

Я почувствовала, как его голова медленно движется из стороны в сторону.

– Бессмысленно говорить, что ты хочешь быть кем-то другим, нельзя желать чужого удела. Твоя доля предопределена. Ты самый выдающийся из ныне живущих полководцев – значит богатая восточная часть римских владений должна принадлежать тебе. Для этого ты должен стать частью ее. Ты на редкость внимателен к нуждам своих подданных…

– Подданных! У меня нет подданных! Я не царь! – воскликнул он.

– Хорошо, тогда к твоим… клиентам, подчиненным, жителям твоих провинций.

Я вздохнула. Какая разница, как их называть?

– Ты понимаешь их и в этом смысле отчасти принадлежишь к ним. Правда в том, что хотя западная часть владений Рима связана с восточной, они не подогнаны плотно, и по этому слабому месту рано ли поздно пройдет трещина. Римлянин с сугубо западным мышлением не сможет удержать державу от распада. Для этого нужен такой человек, как ты, – воспитанный в Риме, но понимающий Восток.

Он сидел неподвижно, словно статуя фараона. Слышал ли он мои слова – мои рвавшиеся прямо из сердца слова? Был ли от них толк?

– Именно ты призван сохранить Рим, – сказала я. – И не только потому, что частично проникся духом Востока. Как будто что-то может стереть славную историю твоей фамилии или те долгие годы, что ты провел на службе Риму. Нет, это все сохранится, но к старому должно добавиться новое: новое понимание, новое видение мира. Именно это делает тебя властителем, какого заслуживает Рим.

– Я не властитель.

– Я хотела сказать – вождь. Тот, кто откроет новые горизонты. Мир гораздо обширнее и богаче, чем кругозор римского патриота, который ест простую кашу, носит грубые сандалии и проходит мимо храмов и алтарей чужеземных богов, не повернув головы.

Антоний, видимо, вообразил себе этого закоренелого ретрограда и слегка усмехнулся, что поощрило меня продолжать свою речь.

– Тебе знакомы люди такого типа. Они носят грубую домотканую одежду, говорят только на латыни, а греческую поэзию, сливовый соус и звук систра воспринимают как угрозу. Представь, какая судьба ждет все ваши… провинции, если во главе Рима встанет подобный человек?

– Да, им не позавидуешь, – признал Антоний.

– Если твоя судьба здесь – прими ее! Радуйся ей! Возблагодари богов за то, что они сделали тебя господином людей, которых ты хорошо понимаешь и высоко ценишь. Ты не перестанешь быть римлянином, если ты будешь гражданином мира. Не важно, что скажет Октавиан! Ты обретешь величие.

Слушает ли он меня?

– И говорю тебе еще раз: для многих ты станешь избавителем, потому что под властью Октавиана им придется тяжко. О, какие их ждут страдания!

В воздухе повисло долгое молчание. Наконец Антоний его нарушил:

– Ты хорошо понимаешь Восток, но я не думаю, что ты понимаешь Рим. Ты низводишь его до уровня тех же обидных римских карикатур, где изображаются восточные жители. Римлянин для тебя – грубый, дурно одетый варвар, поедающий пустую кашу. Это столь же вздорный стереотип, как коварный, изнеженный и развращенный египтянин.

– Вот видишь! Ты только что подтвердил мою точку зрения! У тебя есть мудрость и способность видеть обе стороны! Именно тебе и только тебе суждено править… возглавить весь римский мир.

– Я вижу достоинства обоих миров, – признал он.

– Как видел их Цезарь. Он, как и ты, понимал, что все граждане Рима должны быть равны, каждая сторона должна уважать другую. Не беги от ответственности!

– А как в Риме воспримут тот факт, что рядом со мной всегда находишься ты? – печально спросил он. – Они смотрят на вещи не так широко, как твои идеализированные граждане мира.

– Их учат ненавидеть меня, – сказала я. – Но когда они увидят Клеопатру собственными глазами, то быстро поймут, что им нечего опасаться… Но это дело далекого будущего, и сейчас главное другое. Устранить Октавиана! – Я повторила эти слова медленно, прямо в его ухо: – Ты… должен… устранить… Октавиана.

– Под каким предлогом?

– Прежде всего лиши его возможности именоваться цезарем. Назови самозванцем. Докажи это, и ты подорвешь основу его власти.

– Основу – да, но не саму власть. Она держится на его легионах. И его опорных пунктах в Италии.

– Сначала