Жажда смерти - Кирилл Шелестов

Плохиш хрипло застонал.

— Какую модель вы хотите? — спросил я, видя, что они скорее подерутся, чем договорятся.

— Да «девятку» она хочет! — взорвался Плохиш. — Тысячу раз ей объяснял, что «девятка» хуже! Мы цвет подобрали самый модный! Мокрый асфальт. Навернули тачку дальше некуда. Магнитофон дорогой поставили. Эта «девятка» на семьсот долларов дешевле стоит!

— Лариса Александровна, — терпеливо проговорил я, — вы слышали его доводы. Вы все равно хотите «девятку»?

— Да! — выдохнула она, подаваясь ко мне всем телом и хватая за отворот смокинга.

Я чуть отстранился.

— Слушай, — сказал я Плохишу. — Тебе что, жалко, что ли?

— Да мне не жалко! — заорал Плохиш. — Меня же потом губернатор придушит!

— Лариса Александровна ему все объяснит, — уговаривал я. — Правда, Лариса Александровна?

— Да! Да! — восклицала она, подпрыгивая от нетерпения и хлопая в ладоши.

— Вопрос решен, — объявил я, как на аукционе. — Вы получаете «девятку»!

Она шумно выдохнула и бросилась меня целовать, перемазав помадой.

— В натуре, творят, что хотят! — ворчал Плохиш. — Чтобы я еще раз взялся!...

— Погодите! — Лариса Александровна вдруг оторвалась от меня, пораженная пришедшей ей в голову мыслью. — Вы говорите, эта «восьмерка» дороже стоит?

— Дошло наконец! — взвился Плохиш. — На семьсот долларов. Как минимум!

— А можно мне тогда получить разницу? — подхватила она. — Я имею в виду наличными.

Плохиш замер с открытым ртом. Потом начал медленно багроветь.

— Стой! — закричал я Плохишу, видя, что он набирает воздуху в легкие. — Ни слова!

Я быстро повернулся к ней.

— Можно! — поспешно сказал я, пытаясь улыбаться.— Разумеется, можно.

Я отсчитал ей семьсот долларов, которые она тут же засунула в сумочку. И схватив в охапку Плохиша, поволок его в сторону, прежде чем он успел разразиться грязной бранью.

В это время двери зала распахнулись, и народ повалил на перерыв.

Демократия в России столь же невозможна, как тропики. Любой русский человек, будь он крупный политик или бездомный алкоголик, живет в сознании своей исключительности. И жаждет заслуженных им привилегий.

Жить «как все», что и составляет основу демократии, он не хочет. Точнее, он хочет, чтобы все жили «как все», а он чтоб жил иначе. И чтобы все ему завидовали. Если бы владельцы передвижных туалетов, безобразящих центральные улицы наших городов, догадались написать на некоторых кабинках «Для Особо Важных Персон» и брать тройную плату, мгновенно выстроилась бы очередь.

Туалетов для особо важных персон в филармонии не было. Но отдельное помещение, где означенные персоны могли бы отдохнуть в перерыве, не смешиваясь с толпой, мы, конечно же, предусмотрели. И накрыли там столы. Туда и удалились высокопоставленные чиновники и генералы, предводительствуемые губернаторским семейством, а также группка областных миллионеров, возглавляемая Храповицким. Для тех, кого туда не пригласили, праздник был отравлен.

Решив, что особо важным гостям будет хорошо и без меня, а мне с ними хорошо не будет, я отстал от чиновной свиты. Если честно, то совсем не потому, что я презираю российское чванство. А потому, что в эту минуту мне до смерти хотелось увидеть Диану.

Она стояла на первом этаже, в холле, рядом с Боней и Настей. И, как я в глубине души надеялся, ждала, пока я найду ее. Настя увлеченно курила, смешно складывая губы, когда выдыхала дым. Владика поблизости не было видно. Стыдно признаться, но я этому ужасно обрадовался.

Диана улыбнулась мне издали и незаметно помахала рукой. Я было двинулся к ней, но меня перехватил Боня.

— Сколько же вы бабок засадили? — сердито набросился он на меня, как будто я бездумно расходовал его, Бонины, средства, предназначенные для реального сектора экономики. — Вот на фиг вам, спрашивается, этот Пажов? Что вы, педерастов не видели? Я бы вам за пятерку баксов в пять раз лучше бы спел. И без всякой фанеры.

Я уже привык к подобным разговорам. Люди сначала рвались на наши праздники, а потом жалели, что потраченные на их развлечение деньги достались не им лично.

— Наверное, все дело в том, что ты — не педераст, — вслух посочувствовал я ему, не сбиваясь со взятого на Диану курса.

— А мне очень нравится, — произнесла из-за Бониного плеча Диана, глядя мне в глаза. — Безумно нравится.

У нее была поразительная манера. Произнося банальности, она словно вкладывала в свои слова совсем иное значение. Как будто говорила не о празднике, а обо мне, признаваясь в своей симпатии.

Бог мой, конечно же, я знал цену этим играм. Но почему-то ее ворожба все равно на меня действовала. Мне показалось, что я покраснел.

— Я рад, что вам нравится, — ответил я, продолжая этот тайный диалог.

Мне наконец удалось обогнуть Боню, и теперь я стоял в шаге от нее.

— Просто счастлив.

— Слышь, вы о чем вообще говорите? — удивился Боня. — Я не понял!

— Тебе и не надо, — небрежно отозвалась она, не сводя с меня взгляда и продолжая улыбаться кончиками своих изогнутых губ.

Повинуясь внезапному импульсу, я вдруг положил руку ей на талию, и она послушно подалась вперед. Это было как приглашение на танец. Я почувствовал запах ее духов, и у меня слегка помутилось в глазах.

— Ну вот! — возмутился Боня. — Вы еще целоваться начните! Вы где находитесь? Забыли, что ли? В общественном месте такое учинять! Мне аж завидно.

— После конкурса будет фуршет, — понижая голос, сказал я Диане, не очень понимая, что я делаю. — Я хотел бы вас пригласить.

Вездесущий Боня так и стриг ушами.

— А нас? — встрепенулся он. — Значит, сам с Диан-кой — на банкет, а нас домой, что ли, отправишь? Лучших друзей пинками выгоняешь?! Главное, сам нас сюда затащил, а теперь взашей! Вот красавец!

— Спасибо, — проговорила Диана тоже интимным шепотом. — Это очень мило.

— Надо, наверное, спросить у Владика, — подала голос Настя. — Вдруг у него какие-нибудь планы на вечер.

— Если у него на вечер планы, то пусть сам своими планами и занимается, — насмешливо отозвалась Диана уже в своей обычной интонации. — Я не нуждаюсь в его разрешениях.

В этом я не сомневался.

— Кстати, а где он? — не унималась Настя, имея в виду Владика.

Видимо, она тоже ощущала, что между мной и Дианой происходит нечто особенное. Может быть, она испытывала от этого неловкость, может быть, переживала за Владика. Так или иначе, но своими настойчивыми напоминаниями о Владике она разрушала эту тонкую магию взаимного притяжения.