Большая охота на акул - Хантер С. Томпсон

Работа налажена так, что каждый район города получает электричество по очереди. Поэтому в какие-то дни у тебя есть горячая вода, лифт, свет и т.д., а в какие-то нет. Если электричество закончится совсем, наверное, придется бежать. Ковылять по лестницам с палкой скверно, но знать, что, когда вскарабкаешься, наверху не будет ни света, ни горячей воды… Как и, могу добавить, отопления, потому что на Рождество в Ла-Пас холодно.

Рио-де-Жанейро, Бразилия Уже неделю пытаюсь отправить письмо, но мотался по джунглям вокруг Матто Гроссо, объезжал немногочисленные лагеря и все деньги тратил на антибиотики.

Но предпочитаю думать, что каждая неделя, какую я провел в этих странах, зачтется как неделя, которую не придется проводить в следующий раз. Своего рода вложение, и теперь, когда я столько тут натерпелся, пожалуй, не прощу себе, если буду просто хватать по верхам.

Я определенно намерен тут осесть – во всяком случае, на время. Пора ради разнообразия пожить как человек.

National Observer, 31 декабря, 1962

Кетчум, Айдахо

– Несчастный старик. По вечерам он гулял вон по той тропинке. Он был так худ, так стар, что неловко было на него смотреть. Я всегда боялся, что его собьет машина, а это была бы для него ужасная смерть. Мне очень хотелось выйти и сказать ему, чтобы был поосторожнее, и будь на его месте кто-то другой, я так бы и сделал. Но с Хемингуэем все было иначе.

Сосед пожал плечами и глянул на пустой дом Эрнеста Хемингуэя, уютное с виду шале с большими оленьими рогами над входной дверью. Оно стоит на склоне над Биг-Вуд-ривер у подножия Остроконечных гор.

Приблизительно в миле оттуда на маленьком кладбище на северной окраине городка простая могила Хемингуэя лежит в полуденной тени горы Болди и лыжных трасс курорта Сан-вэлли.

* * *

За Болди альпийские луга Национального парка Вуд-ривер, где летом пасутся тысячи овец, за которыми присматривают пиренейские баски. Всю зиму напролет могила покрыта глубоким снегом, но летом фотографироваться на ее фоне приезжают туристы. Прошлым летом нескольких арестовали за то, что отбивали куски надгробия на сувениры.

Когда его смерть попала в заголовки в 1961-м, вероятно, нашелся кто-то и кроме меня, кто удивился не столько самоубийству, сколько подписи под заметкой: «Кетчум, Айдахо». С чего это он там жил? Когда он уехал с Кубы, где, как считало большинство, он работал, чтобы успеть к последнему сроку сдачи давно обещанного Великого Романа?

Газеты так и не разрешили эти вопросы – во всяком случае, для меня. А потому на прошлой неделе я поддался давно мучавшему меня любопытству и проделал долгий и хмурый путь вдоль ирригационного канала между долинами Мэджик и Вуд-ривер, через Шошон, Беллвью и Хэйли (родину Эзры Паунда), мимо «Лавки камней Джека» на федеральной трассе 93 и в сам городок Кетчум с населением в семьсот восемьдесят три человека.

Любой, считающий себя писателем или хотя бы серьезным читателем, невольно спрашивает себя, чем глухомань посреди Айдахо тронула душу самого известного американского писателя. Он бывал здесь наездами с 1938 г., пока, наконец, в 60-м не купил дом на краю городка и, не случайно – в десяти минутах езды от Сан-вэлли, который настолько часть Кетчума, что они, по сути, одно и то же.

Ответы могли бы быть поучительны, они – ключ не только к Хемингуэю, но и к вопросу, над которым он много размышлял, часто в печати. «У нас нет великих писателей, – объясняет он австрийцу в „Зеленых холмах Африки“. – В определенном возрасте с нашими великими писателями что-то случается. Мы превращаем своих писателей в нечто очень странное. На самый разный манер мы во многом их уничтожаем». Но, похоже, сам Хемингуэй так и не докопался, как или чем его «уничтожают», а потому так и не понял, как этого избежать.

И все равно знал, что что-то не так – и с ним, и с его творчеством. Через несколько дней в Кетчуме у тебя возникает ощущение, что он как раз за этим сюда приехал. Ведь именно сюда незадолго до и сразу после Второй мировой войны он приезжал охотиться, кататься на лыжах и буянить в местных пабах с Гари Купером, Робертом Тейлором и прочими знаменитостями, которые наведывались в Сан-вэлли, когда курорт еще занимал видное место на карте салонного общества.

Это были «золотые годы», и Хемингуэй не смирился с фактом, что им пришел конец. Он приезжал сюда с третьей женой в 47-м, но к тому времени уже осел на Кубе и в следующий раз появился лишь двенадцать лет спустя – а тогда был уже другим человеком, и с другой женой Мэри, и другим взглядом на мир, который когда-то способен был «видеть ясно и как единое целое».

* * *

Кетчум был, вероятно, единственным местом на нашей планете, которое с «золотых лет» не переменилось радикально. Европа преобразилась совершенно, Африка переживала коренные перемены, и, наконец, даже Куба вулканом взорвалась у него под ногами. Пропагандисты Кастро учили народ, что «мистер Уэй» его эксплуатирует, а на старости он был не в настроении жить в среде более враждебной, чем необходимо.

Только Кетчум словно бы не изменился, тут он и решил осесть. Но и тут тоже произошли перемены: Сан-вэлли перестал быть сверкающим, полным знаменитостей зимним курортом для богатых и знаменитых, сделавшись рядовым лыжным курортом высшей лиги.

– Местные к нему привыкли, – говорит Чак Эткинсон, владелец здешнего мотеля. – Они ему не докучали, и он был за это благодарен. Его любимым временем года была осень. Мы ездили в Шошон, чтобы пострелять, или за реку поохотиться на уток. Он был хорошим стрелком до самого конца, до самой болезни.

Хемингуэй не завел много друзей в Кетчуме. Чак Эткинсон был одним из них, и когда однажды утром я приехал в его дом на горе над городом, он как раз получил экземпляр «Праздника, который всегда с тобой».

– Мэри прислала его из Нью-Йорка, – объяснил он. – Я почитаю пару глав после завтрака. Книга хорошая, больше похожа на него, чем все остальные.

Еще одним другом Хемингуэя был бывалый проводник Тейлор «Медвежьи Следы» Уильяме, – он умер в прошлом году и похоронен рядом с человеком, подарившем ему оригинал рукописи «По ком звонит колокол». Именно Медвежьи Следы водил Хемингуэя в горы на оленя, медведя и козла в дни, когда Папа еще охотился не ради мяса.

* * *

Неудивительно, что после смерти Хемингуэй приобрел довольно много друзей.

– Пишете историю Кетчума? – спросил меня один бармен. – Почему бы вам не вписать в нее всех, кто знал Хемингуэя? Иногда мне кажется, я единственный человек в городе, кто его не знал.

Чарли Мейсон, пианист без постоянного ангажемента, один из немногих, кто проводил с ним много времени, в основном слушая, потому что «после пары стаканчиков Эрни мог часами рассказывать всевозможные истории. Это было гораздо интереснее, чем читать его книги».

Я познакомился с Мейсоном в клубе «Остроконечные горы» на Мейн-стрит, когда он подошел заказать в баре кофе. Сейчас он с алкоголем завязал, и его знакомые говорят, что он на десять лет помолодел. Пока он говорил, у меня возникло странное чувство, что он сам плод воображения Хемингуэя, что он просто ускользнул из какого-то его раннего рассказа.