Человечность - Михаил Павлович Маношкин

уже — правый берег, правобережная Белоруссия!

За рекой многокилометровой каплей вытянулся плацдарм, и на него текли и текли войска — батальоны, дивизионы, полки. Не задерживаться, шире шаг!

Лес уже пожелтел, а земля была густо присыпана листьями. Пехота засыпала на них, как на постели.

Через два дня лес было не узнать. Тишину стерло воем и грохотом, между деревьями, как грибы, выросли блиндажи, а в той стороне, откуда пришел полк, тяжело содрогалась земля.

Здесь, на заднепровском плацдарме, неторопливо разворачивалась махина фронта.

Для сорокапятчиков на войне, казалось, уже не могло быть ничего неизведанного, но плацдарм за Днепром предложил им неожиданные условия. Еще ночью, занимая огневые позиции, они обратили внимание на то, что поле, по которому они ехали, было будто отутюжено: ни куста, ни выбоины.

Утром увидели: слева впереди на ровном, как крышка стола, участке поля дугой изгибалась траншея, а перед ними и справа от них не было никого, словно по чьему-то недосмотру о пехоте здесь забыли. Зато там рядком выстроились избы, и оттуда зло били пулеметы.

Немцы энергично накапливали силы, чтобы рассечь плацдарм на части и стереть его с Правобережья. Артиллерийский и минометный огонь уплотнялся с каждым днем. Вражеские батареи не умолкали, словно у немцев был неиссякаемый запас мин и снарядов. Но с каждым часом крепли и силы защитников плацдарма — начались ожесточенные артиллерийские дуэли, к которым временами подключались «катюши». Тогда по земле растекался слившийся в одну звуковую лавину грохот.

— Дают, — удовлетворенно говорил Гришкин. Лица сорокапятчиков, побледневшие от постоянного нервного напряжения, озаряла улыбка: когда бьют «катюши», солдат на передовой в безопасности. «Катюши» вжимали врага в дно траншей.

Немцы отвечали залпами шестиствольных минометов, тягучий скрежет которых напоминал ослиный рев и тоже слышался во всей округе. На поле падали тяжелые, различимые простым глазом гранаты. Земля ухала, черными фонтанами вздымалась вверх. Но «ишакам» было далеко до «катюш» — «катюши» безраздельно господствовали на переднем крае.

Гитлеровцы начали атаковать центр позиции полка. На правом фланге было пока тихо. Но вот затишье кончилось.

— Сержант, пехота зашумела!

Крылов выглянул из окопа: к сорокапятчикам спешил пехотинец.

— Комбат велел предупредить: танки! — торопливо проговорил он и повернул назад.

В утреннем тумане было плохо видно, но гул моторов слышался отчетливо. Наступало высшее испытание для сорокапятчиков, то, для чего они прежде всего и были приданы пехоте.

Гул усиливался, накатывался на передний край.

— Отсекать пехоту от танков! — донеслось из траншеи.

Винтовочные хлопки, автоматные и пулеметные очереди вплелись в гул моторов — тотчас заговорили танковые пушки. Слева вспыхнуло второе взводное орудие: расчет стрелял подкалиберными. Из тумана выглянули танковые башни. Орудие выстрелило еще раз и исчезло среди земляных фонтанов.

Танки били из пушек и пулеметов — над полем повисла густая сеть трассирующего огня.

— Орудие влево! — крикнул Крылов.

Расчет взялся за станины, но развернуть пушку не смог: огневая площадка была мала.

— Выкатываем в поле! Быстро!

Теперь ничто не мешало стрельбе.

— Подкалиберный! — Крылов уловил щелчок посланного в казенник снаряда, разом поймал в панораму передний танк. Возбуждение исчезло, мысль работала предельно четко: в лоб не возьмет, в гусеницу бесполезно. Он перевел угольник под башню. Так, в самый раз.

Он нажал на спуск — выстрела не было.

— Снаряд, черт побери!

— Замок.

— Сменить снаряд!

Но и от другого снаряда замок не закрывался.

— Давай бронебойные! — Крылов оттолкнул Гришкина, начал заряжать сам. Замок оставался внизу.

Танки повернули вдоль траншеи. Они шли кучно, подставив Крылову борт, восемь и еще два. До них не было и ста метров. Он мог бы выстрелить двадцать раз в минуту, но не выстрелил ни разу. Он беспомощно смотрел на танки, и Вилов с Ушкиным смотрели так же беспомощно. Лишь Гришкин еще пытался закрыть замок.

Оставшись без пехоты, танки скрылись в низинке у села.

— Почему орудие не вело огонь?! — Крылов вздрогнул от голоса старшего лейтенанта Афанасьева.

— Замок.

Афанасьев взглянул на растерявшихся сорокапятчиков, на подкалиберные и бронебойные снаряды, валявшиеся вперемешку между станинами, на открытый орудийный замок, на посланный в казенник снаряд.

— Лопатку!

Он ударил ручкой лопатки по рычагу полуавтоматики — замок медленно стал на место.

— Смазка не разошлась…

Он ничего больше не сказал. До того как расчеты выехали на передовую, оружейники заменили летнюю смазку зимней. Он сам обязан был предупредить расчет о возможной задержке полуавтоматики при первых заряжаниях. Хорошо, что все обошлось, могло быть хуже…

После танковой атаки из шести противотанковых пушек уцелело лишь три. Полковые бронебойщики, принявшие на себя первый удар, дорогой ценой остановили танки. Лишь расчет Крылова не участвовал в бою, хотя именно он мог бы отомстить за смерть товарищей.

На войне, как и в жизни, есть победы и поражения. Атака была отбита, но Крылов потерпел поражение. Он, командир орудия и наводчик, обязан был предвидеть и устранить любую помеху стрельбе, а он не сумел сделать это и допустил в бою непоправимый промах. Но никто из товарищей не упрекнул его. Они сами были удручены случившимся.

— Орудие на место, — сказал он. — Снаряды протереть и в ящики.

Вечером немцы опять наступали, но без танков. Пехота отбила атаку.

Ночью автоматчики вышли на орудие, опять наступил крайний случай, когда следовало расходовать картечь. После боя за Сожем Сафин раздобыл лишний ящик картечи, и у Крылова теперь даже остались неизрасходованные снаряды.

Когда затихло, пришел лейтенант Якушкин.

— Живы, артиллерия? Фрицы два станкача оставили. Хотите один?

— Лучше человек пять пехоты, с «дехтярем».

— Для этого и пришел. Куда тебе их?

— Вот там, далеко не надо.

Вскоре подошли пятеро пехотинцев.

— В твое распоряжение, сержант. Здорово, Гришк!

Мисюра! Жив курилка и невредим! И Десна позади, и Сож, и еще много-много дорог, троп и перекрестков!

Мисюра присел на станину, снял сапог.

— Голенище распороло, — объяснил, вытрясая из сапога землю. — С фрица, что ли, снять? Да у них — суй, что хочешь. Гришк, закурить есть?

— Надо поменьше петь да свой иметь.

Они закурили, прикрывая цигарки ладонями.

— А Райков? — поинтересовался Крылов.

— На отдыхе в санбате вместе с Багаровым.

— Петряев?

— Накрылся батя.

Теперь, с Мисюрой, передовая показалась Крылову почти безопасным местом, и когда на рассвете Сафин подогнал лошадей, Крылову было чуть-чуть жаль уезжать отсюда.

Афанасьев снял с передовой оставшиеся орудия. Он ждал из тыла новые пушки и хотел переукомплектовать расчеты. Но людей не хватало.

— Кого отдашь, Крылов?

— Никого, товарищ старший лейтенант.

— Одного все равно возьму. Будет возможность — верну. Зато получишь пехотинца.

— Пехотинца? Возьмите. Мисюру!

Вместе с новыми пушками прибыло пополнение, да какое! Из госпиталей вернулись Пылаев, Григорчук