Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

На карнизе над воротами — с внутренней стороны они напоминали высокий, но узкий портик на тонких колоннах — появился человек и начал спускаться. Затея была опасная, поэтому все глаза обратились к нему. Демид поднял взгляд и поспешно подъехал туда, куда должен был приземлиться дерзкий незнакомец. Зрители решили, что юный предводитель великодушно решил ему помочь, однако незнакомец, ловкий, как кошка, прекрасно владеющий каждым нервом и мускулом, добрался до одной из колонн и соскользнул на землю. К зрителям тут же вернулся дар речи.

Пока акробат свешивался с карниза, пытаясь ступнями и голенями зацепиться за колонну, Сергий терзался вопросом: что может заставить человека так искушать Провидение? Если то — посланец, принесший весть одному из участников процессии, почему не дождаться снаружи? В общем, послушник был озадачен, но от этого наблюдательность его только усилилась, и он заметил, что незнакомец поспешил к Демиду, а Демид склонился с седла, чтобы выслушать его слова. После этого посланец выскочил за ворота, а предводитель вернулся на свое место; впрочем, Сергий, чью догадливость, как это часто бывает, обострило то ли сочувствие, то ли подозрительность (то одна из многих загадок психологии, которую мы когда-нибудь, безусловно, разгадаем), заметил в нем резкую перемену. Демид сделался беспокоен, нетерпелив и слишком настойчиво приказывал братьям поспешить с уходом. Судя по всему, новость его сильно взволновала.

Сергий с радостью отдал бы все принадлежавшие ему земные блага за то, чтобы узнать, в чем суть послания, доставленного столь необычайным образом, однако ему оставалось лишь терзаться догадками; впрочем, я не вижу причин обойтись так же и с читателем.

— Господин, — прошептал посланник Демиду, — она покинула отцовский дом и направляется сюда.

— Каким образом?

— В паланкине.

— Кто с ней?

— Она одна.

— Кто носильщики?

— Болгары.

— Благодарю. Ступай — выйдешь в ворота — к хранителю императорской цистерны. Скажи, пусть дожидается меня в саду Буколеона с паланкином. Он все поймет. Завтра зайди в Храм за оплатой.

Слова, которыми Демид обменялся с посланцем, наверняка возбудили любопытство читателя, однако, чтобы все стало понятнее, вернем читателя с Ипподрома в дом купца Уэля.

Многое уже было сказано о привязанности индийского князя к Лаэль — сказано столько, что привязанность эта может показаться односторонней. Однако таковое мнение совершенно ошибочно. Девушка отвечала ему той же любовью, как и подобает чуткой, нежной и послушной дочери. Мало что зная о его предыдущей жизни, кроме того, что она как-то связана с жизнью ее семьи, Лаэль считала его героем и мудрецом и его преклонение перед нею, многогранное и неизменное, было для нее честью и радостью. Она обладала чуткой натурой и на все, что интересовало его, отвечала тем же интересом. Его просьба или пожелание для нее становилось законом. Такова вкратце была их изумительная взаимная привязанность.

В ночь перед отъездом князя на Плати Лаэль сидела с ним на крыше. Он радовался своему решению остаться с ней. Луна светила ярко. Глядя князю в лицо, опустив подбородок на ладонь, а локоть поставив ему на колено, она слушала, он же развивал свои планы — они были ей особенно интересны потому, что князь дал понять: именно она послужила им вдохновением.

— Мне давно пора возвращаться домой, — говорил он, забыв уточнить, где именно находится этот дом, — давно уже надо было бы пуститься в путь, но мешает этому моя девочка, моя Гюль-Бахар. — Он ласково погладил ее по голове. — Я не могу уехать без нее, но и ее с собой взять не могу, ибо что тогда станется с ее отцом Уэлем? Когда она была еще ребенком, мне не так страшно было выпускать ее из виду, но теперь — ах, я ведь день за днем смотрел, как ты делаешься выше ростом, сильнее, умнее, добродетельнее, утонченнее душой, пока ты не стала такой, какой должна была стать согласно моим упованиям, не превратилась в мой идеал молодой женщины нашего древнего колена Израилева, со всей красой иудейской в очах и на ланитах, достойной сидеть пред лицом Бога в качестве долгожданной гостьи. Да, великое счастье!

Он помолчал, унесся мыслями в прошлое. Если бы она могла последовать за ним туда! Впрочем, наверное, лучше, что не могла.

— Сегодня, дорогая, у меня беззаботный день, и я не вижу причин, почему бы не растянуть его на месяцы, год, на бесконечные годы и взять от него все, что можно. А ты видишь?

— Я всего лишь служанка и смотрю на все глазами своего хозяина, — отвечала она.

— Хорошо сказано — ты всегда говоришь хорошо, — откликнулся он. — Такие слова могла бы произнести Руфь, говоря о своем хозяине, родиче Элимейлаха… Да, я останусь со своей бесценной Гюль-Бахар. Я принял решение. Она любит меня и теперь, но разве я не в силах заставить ее полюбить еще сильнее… В этом нет сомнений! Ее счастье должно стать мерой ее любви ко мне. Это ведь правильно, не так ли?

— Мой отец прав всегда и во всем, — со смехом отвечала Лаэль.

— Льстица! — вскричал он, сжимая в ладонях ее лицо… — О, я уже все продумал! В засушливых землях моей страны я видел землепашца, который хотел провести воду на умирающее поле: он копал землю, а за спиной у него, кроткий и радостный, как ласковый ягненок, бурлил и прыгал поток. Мое сердце — на том поле, которое дожидается орошения, а твоя любовь, о ненаглядная, ненаглядная моя Гюль-Бахар, — животворящий поток, и можешь не сомневаться: я поведу его за собой повсюду! А теперь послушай, как именно я его поведу. Я сделаю тебя княжной. Эти греки — нация гордецов, но и они склонятся перед тобою; мы останемся жить среди них, и у тебя будут богатства, каких нет и у первых их богачей, — украшения из золота и самоцветов, дворец, свита из женщин, равная свите царицы, пришедшей к Соломону. Они выхваляются, глядя на свои постройки, я же скажу тебе: они ничего не смыслят в искусстве воплощения мечты в камне. Образцами для них послужили утесы и скалы. Я научу их строить искуснее, смотреть выше, отыскивать в небе бесконечность грации и цвета. Купол Святой Софии — что он в сравнении с индуистскими шедеврами, копиями куполов Господа на низких облаках, вдали, против солнца?

И он поведал ей про дворец во всех подробностях: о фасадах — среди них не будет двух одинаковых, — о колоннах из красного гранита, порфира, мрамора, об окнах, в достатке пропускающих свет, арках наподобие тех, которые халифы Запада привезли из Дамаска и Багдада, форма которых взята со следа от копыта Бурака. А потом он описал внутреннее убранство — дворы, залы, галереи, фонтаны; изложив ей свой план, он добавил, нежно приглаживая ее волосы:

— Ну вот, теперь ты знаешь все, и да будет так: как Хирам, царь Тира, помогал Соломону со строительством храма, так он поможет и мне.

— Но как он поможет? — удивилась она, грозя ему пальчиком. — Его уже тысячу с лишним лет нет в живых.

— Да, моя милая, — для всех, кроме меня, — бросил князь небрежно, а потом ответил вопросом на вопрос: — Как, нравится тебе дворец?