Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

наверное, вздохнул с облегчением. Впрочем, поскольку я вернулась, он чувствовал себя обязанным подняться ко мне. Формальности не устояли перед нашими молодостью и задором, и с того дня мы стали друзьями.

Через несколько дней после его визита я отправилась на утреннюю прогулку в Булонский лес в сопровождении моего верного старого фокстерьера, раскормленного и умного, по кличке Мушка. Вдруг я заметила короля Альфонсо, который прогуливался по аллее Акаций с испанским послом, под охраной полицейских в форме и в штатском. Я решила устроить им сюрприз, неожиданно выскочив к ним. Спрятавшись за деревьями, я осторожно двинулась вперед. Но когда я уже собиралась их напугать, из зарослей спокойно вышел олень. Старик Мушка, который никогда в жизни не видел оленя, разразился яростным лаем; олень пустился бежать, а Мушка, забыв свою всегдашнюю уравновешенность, бросился за ним в заросли. В результате мне пришлось выйти из укрытия раньше времени. Король Альфонсо, посол, полицейские и я рассыпались под деревьями; мы свистели и звали, пока не вернулся очень взволнованный, тяжело дышавший фокстерьер.

В той же маленькой квартирке я провела несколько тревожных недель после моего отъезда из Швеции. Тогда велась активная переписка между моим отцом и королем Швеции, между моим отцом и царем, между мною и различными родственниками, которые считали своим долгом дать мне совет. Отец совещался с послом Извольским и тогдашним министром иностранных дел Сазоновым, который собирался в Россию из Лондона. Как я тогда была молода и как слепо и безоговорочно верила в будущее!

Именно здесь мне пришлось помучиться с новой французской горничной, которую я наняла после того, как русской горничной Тане пришлось на время уехать лечиться. Новая горничная оказалась личностью устрашающих пропорций, мрачная и решительная. Я послала ее к парикмахеру, чтобы тот научил ее укладывать мои волосы. После двух уроков она решила, что знает все, что ей нужно. В результате как-то вечером перед приемом она вооружилась щипцами для завивки и решительно приступила к делу. Волны, которые она соорудила, стояли дыбом у меня на голове, однако это ее не смутило.

– Такая прическа очень идет мадам. У мадам как будто корона на голове, – заметила она, самодовольно похлопывая «волны» и обозревая в зеркале результаты своего труда. Когда выяснилось, что она сожгла мне половину волос, она реагировала крайне равнодушно.

Все мои вещи и покупки она презрительно критиковала. Судя по всему, она считала меня скупой. Одобряла она лишь то, что приобретала для меня сама.

– Ну вот, – говаривала она с видом превосходства, показывая пару подвязок, – они очень, очень красивые, потому что очень, очень дорогие.

Откровенно говоря, она так меня запугала, что я предупредила ее: через месяц она может быть свободна. На следующее утро она ворвалась ко мне, уже в шляпке и пальто; ее лицо перекосилось от ярости.

– Я не останусь в этом доме больше ни секунды! – театрально воскликнула она и выбежала за дверь.

Вскоре я увидела в окно, как она садится в такси и уезжает. Перед уходом она постаралась переложить и перепрятать мои вещи так, чтобы труднее было найти; почти все утро я бродила по квартире, отыскивая их.

Девушка, которая пришла ей на смену, была австрийкой. Я привезла ее с собой в Россию, а когда объявили мобилизацию, она поспешила уехать, прихватив с собой много моих вещей, что из-за всеобщего волнения обнаружилось лишь гораздо позже.

В конце концов, опыт рождается из противоположностей; их было много в моей жизни, но все, радостное и трагическое, важное и суетное, разыгрывалось в другой плоскости. Повседневная жизнь была мне неизвестна; я не знала, как развиваются отношения между обычными людьми. Мне показалось: правильно, что теперь я должна все узнать сама, понять, чему меня научит новая жизнь.

Глава VI

Париж до и после

После паломничества в Булонь я совершила еще одно, на сей раз в православный храм на улице Дарю, который был центром русской общины еще до войны. На рождественских и пасхальных службах присутствовали сотрудники российского посольства во главе с послом; по воскресеньям в церкви собирались нарядные прихожане. Послушать красивое пение приходили иностранцы.

Каждое воскресенье мы посещали обедню, но входили через боковую дверь в ризницу, где и стояли на протяжении всей службы (в православных храмах алтарь отделен от нефа высокой алтарной преградой, в которой есть двери, предназначенные для священников). В день тезоименитства императора служили торжественный молебен; по такому случаю отец надевал парадную форму и все награды и заходил в храм через центральный вход, он стоял рядом с послом. Их окружала группа французских чиновников и иностранных дипломатов. Прихожане по такому случаю надевали свои лучшие наряды. Мы любовались ими через приоткрытую дверь.

Я вошла через центральные двери, так как не желала пользоваться отдельным входом. Конечно, я понимала, что в храме собрались в основном русские, но меня окружали незнакомые лица, лишь священнослужители были прежние. Старый священник, который много лет был духовником нашей семьи и крестил моих единокровных сестер, еле заметно кивнул, узнав меня в толпе. В то время даже представители одного с нами круга относились к нам с подозрением; хотя они были такими же изгнанниками, как мы, на людях они делали вид, будто не узнают нас. Позже отношения восстановились, но тогда все выбилось из колеи, многие сильно изменились. Даже знакомая парижская атмосфера казалась чужой и враждебной. Не зная, как ко мне отнесутся, я не давала знать о своем приезде никому из наших прежних знакомых. Кроме того, я боялась, что, подробно расспрашивая о нашем побеге, мне слишком живо напомнят о прошлом. Меньше всего мне хотелось вызывать жалость к себе.

Хотя жизнь королевы Марии в Париже протекала совсем не так, как наша, она оставалась единственной, с кем я часто виделась. Тогда она находилась в зените славы и успеха и наслаждалась ими в полном объеме. Над входом в отель «Ритц», где она остановилась, развевался румынский флаг; днем и ночью на тротуаре перед отелем дежурил отряд полицейских. Одетая в новые парижские наряды, пронизанная сознанием собственной важности, красивая, лучащаяся радостью, королева Мария очень отличалась от той, какую я знала во дворце Котрочень. Она без конца ездила на приемы, устраивала званые обеды и ужины, давала аудиенции и в целом развлекалась. Ее фотографировали, о ней писали в газетах, у нее брали интервью, ей грубо льстили, ею пользовались, о ней повсюду говорили. Парижане были довольны. После скудости военных лет это яркое, живое создание являло собой пир для их глаз. Толпа собиралась всюду,