Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

Марлинг вернулась в Лондон по делам, и мы с ней познакомились. Тогда она была всецело захвачена своей благотворительной деятельностью – она помогала русским беженцам в Финляндии. Мы очень привязались друг к другу, и впоследствии несколько лет Люсия была нашим лучшим другом. Пять лет назад она погибла в автомобильной аварии; нам с Дмитрием очень ее недостает. Я не знаю более великодушного человека, чем она; только под ее крышей мы находили домашний приют.

Прибыв в Лондон, я наладила связь с княгиней Палей. После гибели отца ей удалось уехать в Финляндию, куда она заранее отправила моих единокровных сестер. Сразу после бегства из России ей пришлось перенести очень серьезную операцию по поводу рака груди. Как я услышала впоследствии, болезнь развивалась последний год довольно неожиданно, но до самого последнего времени она не страдала. После всех испытаний, выпавших на ее долю, после ареста и гибели отца, после побега она чувствовала себя беспомощной и больной; но операция как будто прошла успешно. Мы с ней начали переписываться, однако увиделись лишь год спустя.

Весной того же года в Лондон из Стокгольма приехали шведские кронпринц и кронпринцесса; они привезли подробные известия о моем старшем сыне и о моих драгоценностях. Леннарту исполнилось десять лет. Главным образом он находился на попечении своей бабушки, королевы, которая его обожала. К счастью, мне не приходилось беспокоиться о его материальном благополучии. Перед отъездом из Швеции я передала ему значительную часть моего состояния, которую перевели в Швецию из России перед самой войной. Кроме того, я оставила ему дом, который построила в Стокгольме. Я понимала, что после моего второго замужества о воссоединении с сыном какое-то время не могло быть и речи, но кронпринц обещал, что мне позволят видеться с ним, когда все успокоится и можно будет выбрать подходящее место для встречи.

Впервые после развода я снова вступила в контакт с представителями шведской королевской семьи. О кронпринцессе у меня сохранились самые приятные воспоминания. И все же, когда она дала знать о своем намерении повидать меня лично и привезти мне мои драгоценности, ее слова застали меня врасплох. Мы встретились в моей маленькой квартирке, и я была потрясена, увидев, как она изменилась после нашей последней встречи. Она очень похудела и постарела. Будучи по рождению английской принцессой, она пережила много тягот во время войны, ведь шведы не особенно сочувствовали союзникам. В таких сложных условиях кронпринцесса взяла на себя много обязанностей, возникших в связи с войной. В числе прочего она основала бюро для розысков британских узников германских лагерей и распределение между ними продовольствия. При первой встрече мы обе смущались. Кронпринцесса выказала мне много доброты во время своего пребывания в Лондоне, и нам удалось обсудить многое, о чем в прошлом даже не заикались. Тогда мы с ней виделись в последний раз. Год или два спустя она умерла после непродолжительной болезни, оставив много детей. Шведский народ горько оплакивал ее; шведы научились любить и ценить ее. Драгоценности же она привезла из Швеции в том же виде, в каком их доставили туда из России. Мы замаскировали их, чтобы спрятать от большевиков на тот случай, если наш петроградский дом будут обыскивать. Проявив изобретательность, мы спрятали драгоценности в чернильницах, пресс-папье, в свечах под фитилями. К счастью для меня, шведы, получив посылку с непонятными предметами, поверили в то, что, как им сказали, там спрятаны мои драгоценности. Я крайне изумилась, когда получила их назад. Драгоценности извлекли из тайников – некоторые с большим трудом – и поместили в банк. И вот, поняв, что деньги заканчиваются, мы решили продавать драгоценности, которые оставались нашим единственным средством.

Тогда я совершила первую крупную ошибку, что стало лишь началом целой вереницы ошибок, сделанных из-за неопытности и остатков иллюзий. Мы еще воображали, что большевистский режим вот-вот падет – либо рухнет сам по себе, либо в результате борьбы с красными. Мы не строили планы на далекое будущее, не стремились обосноваться в Лондоне более или менее постоянно, считая его лишь временным пристанищем. Деловые люди, среди них знаменитый полковник Бойл, которому удалось организовать наш отъезд из Одессы, советовали мне устроить аукцион у «Кристи» и продать мои драгоценности разом; так у меня образовался бы капитал, который позволил бы мне жить если не в роскоши, то, по крайней мере, безбедно. Но я и слышать не желала о подобных мерах и решительно возражала советчикам. Драгоценности я ценила главным образом благодаря связанным с ними воспоминаниям; подавляющая их часть перешла ко мне по наследству, и мне всегда казалось, будто мне лишь доверили их на время, до конца жизни, и мой долг передать их дальше, моим потомкам. Все эти тиары, браслеты и броши в старомодных оправах были единственной осязаемой нитью, которая связывала меня с прошлым величием, с жизнью моих дедов и прадедов. Всякий раз, вынужденная расставаться с тем или иным украшением, я вспоминала его историю, и, когда передавала его в руки покупателя, с ним уходил кусочек прошлого. Я оценила мудрость данных мне советов, когда было уже поздно и количество моих драгоценностей до такой степени сократилось, что невозможно было что-либо спасти. Вскоре парижский рынок оказался перенасыщен русскими драгоценностями. Как правило, их владельцы напрасно надеялись на их большую ценность. Парижские ювелиры точно знали, кому принадлежат самые ценные гарнитуры или коллекции камней; когда они выставлялись на продажу, ювелиры сговаривались не перебивать друг другу цену. Таким образом, самые драгоценные вещи уходили практически за бесценок. Постепенная продажа моих украшений, которая продолжалась несколько лет, остается одним из самых болезненных переживаний моей жизни в изгнании.

Я начала продавать свои драгоценности с рубинов, которые не были связаны у меня с важными воспоминаниями. Помню день, когда мы с мужем стояли перед ювелирным магазином на Бонд-стрит; с нами пошел полковник Бойл. В кармане мужа лежали рубины, завернутые в вату и папиросную бумагу. Меня смущала мысль, что придется входить в магазин и предлагать что-то на продажу; прежде такого со мной никогда не случалось. Наконец, я набралась храбрости и вошла. Бойл последовал за мной. Мы попросили пригласить владельца. Последовала сцена, которая впоследствии повторялась столько раз, что со временем стала для меня вполне привычной. Путятин извлек из кармана драгоценности, их развернули, и ювелир подверг их тщательному осмотру. Он морщился, словно осмотр был ниже его достоинства. Его пальцы, его глаза пробегали по камням, по податливым, нежным холмикам, как муравьи по цветочной клумбе. Все происходило в полном молчании. Если мы считаем, что камни обладают