Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

куда бы королева ни шла; люди охотно улыбались в ответ на ее лучезарные улыбки.

С помощью кусков старой парчи, индийской вышивки, разных безделушек и мелочей королева Мария преобразила свои апартаменты в отеле, они отражали ее индивидуальность. Парижские магазины, падкие на рекламу, состязались друг с другом, посылая ей самые последние и модные новинки; на ее туалетном столике стояли громадные флаконы духов, всюду можно было видеть корзины и вазы с самыми роскошными цветами.

К тому времени я успела обзавестись более или менее приличным гардеробом и могла появляться в «Ритце», но я была в трауре и носила черные платья, отделанные крепом, и шляпку с черной вуалью. Глубокий траур не позволял мне ходить на вечерние приемы.

Как-то вечером в апартаментах королевы Марии я встретила графиню Ноэль, видную французскую поэтессу. Она была невысокой и худой, с нервными, быстрыми жестами. Беседы с ней отличались занимательностью и яркостью при условии, что она вела в разговоре – то есть говорила она одна. Когда я вошла, королева Мария отдыхала в шезлонге, а графиня сидела у ее ног. Решив, что мы уже встречались, королева не стала нас знакомить. Мадам де Ноэль продолжала говорить. Вскоре разговор зашел о Жоресе, французском социалисте, убитом в начале войны, и графиня выразила сочувствие ему и социалистическим теориям. После этого она заговорила о политическом положении в России и сделала несколько крайне неприязненных замечаний о моей семье. Она заметила, что большевики по справедливости развязали террор, учитывая, что ему предшествовало. Я не могла оставаться равнодушной к подобным словам иностранки; страшные события были еще слишком свежи в моей памяти.

– Мадам, – дрожащим голосом сказала я, – думаю, вы не понимаете, что я – дочь великого князя Павла, которого вы все здесь, по вашим словам, так любили. Всего три месяца назад моего отца убили большевики.

Моя собеседница сильно смутилась; королева попыталась спасти положение, сменив тему разговора.

Подобные случаи происходили тогда очень часто. Люди, жившие в безопасности цивилизованного мира, смотрели на наше положение издалека и судили нас поверхностно, забыв о том, что мы стали действующими лицами в величайшей трагедии новой истории, что наши семьи были практически стерты с лица земли, что мы сами едва успели спасти свою жизнь. Хотя они не имели намерения специально нас задеть, их бестактность тем не менее больно ранила.

Столкнувшись с непониманием, столкнувшись с унижением, мы постепенно приучились смотреть на произошедшее с разных точек зрения, но такой подход требовал времени, усилий и терпения. В Париже перемена в нашем положении стала особенно ощутимой. В России после революции мы все превратились в представителей преследуемого класса. В Румынии ко мне относились как к родственнице королевы. Но в Париже мы считались обычными гражданами, которые жили или должны были жить, как все, и эта «обычность» стала для меня чем-то совершенно новым.

Никогда прежде я не носила с собой денег и не выписывала чеков. Мои счета всегда оплачивали другие – в Швеции главный конюший, в России управляющий конторой моего брата. Я приблизительно знала, сколько стоят драгоценности и платья, но понятия не имела, сколько должны стоить хлеб, мясо, молоко. Я не могла купить билет на метро; я боялась входить в ресторан одна; я не знала, как и что там заказывать и сколько давать чаевых. Дожив до 28 лет, в практических вопросах я была ребенком, и мне пришлось всему учиться с самого начала, как ребенку приходится учиться переходить дорогу, прежде чем он может посещать школу самостоятельно.

Когда нам наконец дали британские визы, я радовалась не только скорой встрече с Дмитрием, но и возможности уехать из Парижа. Оказалось, что в Париже пока невозможно обрести равновесие.

Глава VII

Воссоединение в Лондоне

Поездка в Лондон тринадцать лет назад, около полугода спустя после окончания войны, очень отличалась от того, что происходит сейчас. Поезд из Парижа в Булонь-сюр-Мер на берегу Ла-Манша шел медленно, старомодные неудобные вагоны были переполнены. Город Булонь-сюр-Мер, где сохранилось еще немало военных сооружений, выглядел тихим и заброшенным, словно замок Спящей красавицы времен войны. Ла-Манш мы пересекали на старом, грязном пароходе. Почти всю дорогу мы вместе с другими иностранцами стояли в длинной очереди, дожидаясь, пока нам проштампуют паспорта. Попав в каюту, где сидел чиновник, все подвергались безукоризненно вежливому, но подробному устному допросу, из-за которого чувствовали себя какими-то шпионами. Но в Англии ничто не напоминало о недавних военных действиях; перед нами открывались спокойные, мирные пейзажи, не нарушаемые ни заграждениями из колючей проволоки, ни деревянными бараками. Все казалось красивым и опрятным.

Впервые в жизни я увидела дуврские утесы. Прежде я никогда не бывала в Англии. Впрочем, дорога до Лондона почти не оставила у меня впечатлений; я не могла думать ни о чем, кроме встречи с Дмитрием, которая ждала меня впереди. Чем ближе мы подъезжали к Лондону, тем страшнее мне становилось. Наконец, поезд подошел к вокзалу Виктория. Задолго до остановки я высунулась из окна купе, оглядывая платформу. Поезд остановился. К нам знакомой походкой враскачку приближалась высокая фигура в хаки.

– Дмитрий! – закричала я.

Он развернулся на мой голос. Дмитрий! Ничего не видя вокруг, я пробежала к выходу и спрыгнула на платформу. Наши руки соприкоснулись. Мы молча смотрели друг на друга, внезапно смутившись. Потом Дмитрий осторожно снял фуражку, и мы обнялись. По-прежнему не произнося ни слова, мы смотрели друг на друга. Брат сильно изменился; он больше не был белокожим изящным юношей, которого я провожала на пустом вокзале зимней ночью в 1916 году. На его обветренном лице появились морщины, плечи стали шире. Он возмужал и как будто стал выше ростом.

Первые секунды встречи были заряжены почти невыносимым напряжением. Обстановку разрядил мой муж, который спустился ко мне на перрон и ждал, когда я их познакомлю. Дмитрий порывисто развернулся к новому зятю и тепло пожал ему руку. Как оказалось, один раз они встречались на войне, после какого-то жаркого боя, в миг, когда еще не прошло радостное возбуждение недавней опасности. В такие моменты случайным знакомым кажется, будто они стали друзьями на всю жизнь. Воспоминания о таких моментах никогда не исчезает совсем. Я успокоилась, когда Путятин и Дмитрий принялись вспоминать войну. Они сражались честно, рисковали жизнью ради правого дела. Оба с оружием в руках защищали свою родину. Страдания, которые пришлось перенести потом, трагедии и потери в годы нашей разлуки невозможно было передать никакими словами; слова были бы неуместными, даже отвратительными. Дмитрий носил траурную повязку на рукаве,