Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

– Михаил, ты где? – раздался зычный голос Буторина.

– Михаил – это, стало быть, я, – улыбнулся Сосновский, принимая старую кружку с отбитой на донышке эмалью. – А вас как звать?

– Зовите меня Вероникой Матвеевной, – мягко, но со следами застарелой, почти смертельной усталости проговорила женщина. – Я когда-то учительницей здесь была. Наверное, в прошлой жизни.

– Ну что же вы так! – бодро возразил Сосновский, отпивая ледяной воды. – Теперь уже о будущей жизни говорить надо. Прошлое оставлять в прошлом, а будущее наше – это дети. И вам их снова учить. Наша работа солдатская скоро закончится, нам рукава засучить да строить-восстанавливать. А вот вам главная работенка – учить детишек, да так, чтобы в памяти у них все это осталось, чтобы запомнили крепко, что такое Родину любить и защищать. В следующий раз их черед придет.

– А вы думаете, Михаил, что на этом не закончится, что будут еще войны? – женщина посмотрела настороженно.

– А вы так не думаете? – Сосновский вздохнул и глянул на чистое небо. – Вы же учительница, вы историю нашей страны знаете, да и мировую историю тоже. Когда эта вражда прекращалась? Когда это одни правители не точили зуб на соседей? Тем более что у них в Европе ресурсов кот наплакал, а у нас кладовая природная ломится всем на зависть.

Буторин, наконец, по голосам нашел дорогу между разросшимися зарослями сливы. Он остановился возле кустов, посмотрел, как Сосновский пьет воду, и улыбнулся.

– А тут всем наливают? – спросил он, снимая фуражку и приглаживая волосы. – Хоть одна живая душа. Совсем у вас тут пусто, в Малой Калиновке.

– Да почти никого и не осталось, – женщина почему-то опустила голову, как будто стыдилась чего-то. – Кто-то сумел пережить все это, а кто-то как ушел в 41-м, так и не возвращался больше. Живем как можем. Когда наши пришли, солдатики продуктами помогли, а один старшина печку мне починил.

– Картошка хоть уродилась, уже хорошо, – улыбнулся Шелестов.

– Не моя заслуга. На семена бы оставить чуток, так с голоду помрешь. Не я ее сажала, сама выросла на соседнем участке. Грех взяла на душу две недели назад – выкопала. Там же три года никого не было. Умерли, наверное, все за войну. Не осудите, не воровство это.

– Кто ж вас осудит, – кивнул Шелестов. – Вам в ноги кланяться надо, что выжили, а не судить.

Но от внимания Максима не укрылось, что женщина, когда говорила про соседский участок, на котором выкопала картошку, кивнула как раз на тот дом, который они искали. Но чего же стыдилась эта женщина? Надо как-то хитро ее расспросить про этот дом, выудить сведения. Но сейчас, глядя на эту учительницу, Шелестов понял, что с ней не стоит темнить и хитрить. Честно и откровенно, доверительно – как с советским человеком. Она поймет, учитель – это же государственный человек, ей доверила страна учить и воспитывать подрастающее поколение. Уж она-то поймет, несмотря ни на что.

Он взял Веронику Матвеевну за руку, усадил рядом с собой на завалинку и стал рассказывать, что они ищут одну женщину, которая жила в этом доме или останавливалась в нем. Ее видели два солдата, одному из которых она оказывала помощь. Но дом нежилой, это ясно. Может быть, Вероника Матвеевна видела эту женщину со своего участка или разговаривала с ней?

– Так я чего и винюсь перед вами, – вздохнула учительница. – Это уж потом, когда я картошки накопала, увидела там ее. Незнакомая она мне, не наша. Наверное, забрела сюда случайно, а может, родственница прежних хозяев Мартыновых. Стыдно мне было идти расспрашивать, знакомиться. А ну как она увидит следы моей лопаты на своем огороде? Да и она знаться не захотела. А потом уж и не видела я ее. Видать, ушла.

– Вы можете описать ее? Как она выглядела?

– Да чего же не описать. Да только близко я ее не видела, а зрение у меня уже не то. Лет сорок ей или около того. Роста примерно моего. Ходит прямо, спина непосильной работой не натружена. Волосы собирает аккуратно под косынку. Одета чисто, не по-городскому, конечно, но опрятно. Хотя я не видела, чтобы она стирала или белье сушила. Лицо широкое такое.

– А может, что-то особенное приметили в ней? – подсказал Сосновский. – В походке, например, в манере держаться.

– Любит стоять и руки на груди складывать. Есть у некоторых людей такая манера, вроде как от всего мира закрывается, замок из рук на груди. Так делают начальники и люди, которые других не любят. А еще, когда прислушивается, голову наклоняет вправо и чуть поворачивает. А еще, не могу сказать точно, но мне показалось…

– Говорите, говорите, – попросил Шелестов. – Вы нам очень поможете даже такими мелочами.

– Не деревенская она, это точно. А на руке у нее, как мне показалось, часы. Самих часов я не видела, но как она край рукава кофточки сдвигает и на них смотрит, время, значит, определяет, заметила. – Вероника Матвеевна смущенно развела руками. – У нас в деревне до войны часы были только у председателя сельсовета да у меня. А еще у нее правый глаз видит хуже левого. Она, когда на часы смотрит, тоже голову чуть поворачивает. Но очки не носит. Хотя разбиться могли, а новые – где взять… А так гадать не хочу, может, из беженцев: забрела к нам, передохнула в пустом доме да дальше подалась родню искать выжившую.

Буторин нашел своих товарищей в тот момент, когда они отдавали женщине свой солдатский вещевой мешок с продуктами, свой сухой паек, довольствие от службы тыла 196-й дивизии. Точнее, пытались отдать, но женщина отнекивалась и пятилась со слезами на глазах. Она смущенно твердила, что не за что ей, она ведь ничего не сделала, не была на фронте, не работала на заводе. Она просто бывшая учительница, и все, которая случайно выжила в годы оккупации.

Виктор сразу все понял, подошел к женщине, взял ее руку в свои ладони и сказал тихо, но веско:

– Вот потому что выжили, потому что все видели, знаете и на себе испытали, через свою душу пропустили. И вам теперь все это детишкам нашим рассказывать, учить, как быть людьми на этом свете!

Он не удержался, наклонился и поцеловал женщине руку. И тогда Вероника Матвеевна подошла к каждому из офицеров, взяла за голову руками, наклонила к себе и поцеловала в лоб, как будто благословляла.

Они ушли к машине. По дороге Шелестов пересказал Буторину, что видела единственная свидетельница. Ведь кроме этой женщины в деревне