Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

мирного времени, по меркам обычного города, который не знал войны. А проехать километров тридцать по территории, где прошла война, не всегда просто, не всегда безопасно. И уж конечно, не быстро.

Шелестов, сидя на переднем сиденье, задумчиво смотрел через лобовое стекло. Коган на заднем сиденье то и дело крутил головой, рассматривая пейзажи. Машина уверенно бежала по извилистой грунтовой дороге. Дорога военной поры! Избитая осенними дождями, словно уставшая, вела их через поля, огибая холмы, изувеченные огнем и изрытые сталью. Шины скрипели по гравию, ветки деревьев, голые в преддверии зимы, стонали от ветра.

Неожиданно ниже по реке появилась деревушка. Такая же изувеченная, уставшая. То ли умершая, то ли заснувшая долгим больным сном. Картина, словно замершая во времени: обугленные остовы домов смотрели на дорогу пустыми глазницами окон; провалившиеся крыши – словно ребра сгнившего животного, обугленные стропильные балки. Невольно казалось, что призраки прежней жизни блуждали меж развороченных бревенчатых стен и валявшегося колотого кирпича.

– Горе-то какое, Максим, – прервал тишину Сосновский, рассматривая печальную панораму. Слова его, хотя и негромкие, звучали словно колокол в этой мертвой тишине. – А ведь здесь люди жили, радовались, женились, работали, детей рожали.

– Да, – кивнул Шелестов, не сводя глаз с берез, склонивших свои обломанные стволы, как в печальной молитве. – Война оставила здесь глубокие шрамы. И на земле, и в душах людей. Надо же как-то все это поправить, сколько нужно сил, чтобы вернуть сюда жизнь…

Шелестов вздохнул и замолчал, глядя, как мелкие капли сбегают по лобовому стеклу, капли, которые казались слезами самой природы, плакавшей вместе с людьми. «Сколько слез пролито, – продолжал думать он, – сколько жизней разбито. А все ради одного безумия».

– Как устроен этот мир, – неожиданно подал голос Коган с заднего сиденья. – Мы же все устроены одинаково. Голова, руки, ноги, кишечник. Нас должно волновать одно и то же, радовать, беспокоить, делать счастливыми или несчастными. И независимо от национальной принадлежности. Мы все люди под одним небом, а мы воюем.

Он замолчал и стал смотреть, как вдалеке по полю медленно шла одинокая женщина с корзиной в руках. Не по размеру кирзовые сапоги, ватник не по размеру и большой платок, укутывающий голову и плечи. Женщина шла медленно, устало, еле волоча ноги. И думалось, сколько же предстоит труда, чтобы восстановить все, чтобы закрыть эти кровоточащие раны.

И снова машина затряслась, подскакивая на вывороченных взрывами камнях. Сосновский переключил передачу, сбавил скорость и стал крутить рулем, объезжая неровности, большие камни и ямы, наполненные дождевой водой.

«Интересно, – подумал он, – еще не закончилась война, еще не всю страну освободили, еще до Берлина топать и топать, а вот, поди ж ты, задумались уже о восстановлении, о том, как оно будет после войны. А каким будет остальной мир после нее?»

Серый пасмурный день медленно и тоскливо перетекал в сумерки, когда Сосновский остановил «эмку» возле большого деревянного здания с новой крышей. На дощечке, закрепленной на стене у входа, химическим карандашом не очень ровно было написано: «Сельсовет». Двое автоматчиков, сидевшие на завалинке, при виде штабной машины мгновенно вскочили на ноги.

Шелестов достал из кармана гимнастерки удостоверение и спросил, где им найти майора Капитонова.

Внутри был коридор и несколько дверей. Возле одной из них стоял автоматчик, а самая последняя была раскрыта настежь. Капитонов поднялся навстречу московским оперативникам, пожал всем троим руки, кивнул на человека, который сидел на табурете и старательно пытался смотреть себе под ноги, хотя его явно подмывало взглянуть, кого еще принесло. Явно по его душу.

– Вот, Максим Андреевич, один из этих перебежчиков. Лыжин его фамилия, как он нам представился.

Шелестов сел за стол, Коган и Сосновский устало опустились на лавку у стены, разглядывая задержанного. Чтобы не смущать местное население, на перебежчика надели старую красноармейскую гимнастерку. Правда, штаны и сапоги на нем оставались немецкими, но это уже не так бросалось в глаза.

Капитонов велел задержанному еще раз пересказать прибывшему подполковнику историю побега.

– Когда немцы драпать решили, – уверенным голосом заговорил перебежчик, – я и подумал, как мне к своим податься. Я ведь контуженым в плен попал, без сознания был. А в разведшколу согласился, чтобы возможность была вернуться домой, как забросят. Мол, как забросят, так сразу и явлюсь. Вот и явился!

– Забросили, значит? – спросил Шелестов, изучая список вещей, изъятых у Лыжина во время ареста.

– Никак нет! – бойко заявил Лыжин. – Не стал дожидаться. С приятелем мы решили спрятаться, а потом тайком, как фронт пройдет, податься до органов, значит, до государственных, кому можно сдаться.

– Далеко вы забрались, – покачал головой Шелестов. – Куда шли, зачем? Почему сразу не сдались в полосе наступления первому же попавшемуся подразделению?

– Так шлепнули бы сразу. Дело такое! И еще причина была. Приятеля моего, Пашку Барсукова, ранило, когда мы от немцев ползли. Куда я с раненым? В деревушке остановились, а там женщина сердобольная нашлась. В аккурат на окраине живет. Она, может, и ухватом нас погнала бы со двора, а может, и за топор схватилась бы, когда форму немецкую увидела. Но мы ей сразу сказали, что разведчики мы из Красной Армии, к своим возвращаемся, из немецких тылов. Она и поверила. А когда полегчало Пашке, мы дальше двинули, а тут уж фронтом и не пахнет. Только мы не знали, хотели поскорее подальше уйти. Кто ж знал…

– …что Красная Армия так наступать быстро умеет? – продолжил Коган, доставая из планшета карту. – Пора бы привыкнуть. Покажи, в каком селе и на какой окраине дом, в котором вас сердобольная хозяйка лечила.

– Да я тут уже говорил до вас, – виновато произнес перебежчик, – не очень я понимаю, где мы останавливались. Названия там не было, а на карте ошибиться смогу. Как ранило Пашку, я перевязал ему ногу и поволок. Сутки волок на себе, а потом деревня, ну, в крайнюю хату и постучал.

– Дурака не валяй, Лыжин, – резко бросил Шелестов. – Ты прекрасно знаешь, на каких позициях стоял твой батальон. Ты готовился и знал, где вы переходили линию фронта. Давай, соображай!

– Да я только к тому, что ошибиться могу, – понизил голос почти до шепота Лыжин и, поднявшись с табурета, подошел к столу. – Во, Столбцы! Здесь, значит, стояли. А вот сюда роту нашу в окопы бросили. Стало быть, вот так мы шли лесочком, потом в овраге отлеживались, а потом Пашку в ногу ранило. Наверное, вот эта деревушка. Тут она как Малая Калиновка указана, но я не могу точно сказать. Похоже вроде. А дом на отшибе, и банька там еще ближе к реке