Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

врагов народа, засланных диверсантов из числа тех, кто ненавидит Советскую власть. За годы работы следователем Особого отдела НКВД перед Коганом прошло много судеб. Он вспоминал лица…

Так же вот Борис сидел за столом, покрытым зеленым сукном, так же мерцала тусклая лампа, освещавшая суровые своды комнаты для допросов. Сидел и наблюдал за арестованным, седоволосым, с лицом, испещренным морщинами, в которых читалась вся глубина его прошлого. Годы службы Родине обернулись для него теперь муками предательства. Что же заставило его, потомка людей, что поднимались на баррикады революций, перейти на сторону врага?

Сколько раз в подобной угрюмой, наполненной тяжелыми мыслями тишине Коган задумывался о самом человеческом существе. Неужели страх, всепоглощающее чудовище, грозящее своим жутким оскалом в каждый момент неудач и потерь, затмевает все иные чувства? Или, быть может, голод, когда в животе урчит, а запах хлеба становится величайшим соблазном, способен затянуть человека в трясину измены? Но как же тогда быть с честью советского солдата, офицера, с присягой, данной однажды перед лицом красного знамени, разве можно все это перечеркнуть ради куска хлеба или возможности выжить?

Все понятно с врагами, которые осознанно шли на советскую землю вредить, жечь и убивать. С военнопленными сложнее. Коган прекрасно понимал, что пытки и бессонные ночи в камере, проглоченные слезы и унижения могут стереть грань между правдой и ложью в сознании пленного. Быть может, ложь врагов, их сладкие обещания о новой жизни, манящие псевдосвободой, становятся как спасительный круг для тонущего? А ведь предательство – это еще и акт одиночества. Когда от сознания откалывается каждый знакомый человек, когда родная земля становится чужой, а товарищи – обвинителями, возможно, тогда толчок к переходу становится неуловимым. В этом состоянии растерянности, стоя на разломе собственной личности, человек становится уязвим для влияния того, кто обещает протянуть руку помощи.

Коган снова начал допросы Лыжина и Барсукова. Он пристально смотрел на бывших пленных, пытаясь понять, что скрыто за этой напряженной маской – раскаяние или скрытая гордость за собственный, по их мнению, смелый шаг? Ответ останется неясным, как и природа самой человеческой слабости, нередко вытекающей из невидимых трещин в собственной душе. И все же остается самая мрачная загадка – примирение собственной совести с фактом измены. Что же в конечном итоге успокаивает в душе такого человека: оправдание собственной слабости или надежда, что однажды история заменит их действия чем-то благородным и высоко ценимым? Ответа на этот вопрос нет и, быть может, не будет никогда.

Пожалуй, суть Лыжина понятнее, она укладывается в голове. А Барсуков? Что он за человек? Так же, как и его товарищ, попал в плен в беспомощном состоянии, но что у него было внутри в тот момент и что сейчас? Напротив сидит человек, прежде солдат Красной Армии, ныне – пленный. Он излучает смесь отчаяния и горькой решимости, словно зная, что ему больше нечего терять. Что же заставляет людей, воспитанных в духе преданности Родине, внезапно отвернуться от нее? Первое, что приходит на ум, – страх. Под гнетом ожидания смерти, угрозой расправы над близкими наивно ожидать от человека героизма. Не всякому дано жить с мыслью о самопожертвовании. Иногда мимолетная надежда на спасение, минутная слабость могут затмить все, чему человек был когда-либо научен.

Но есть и другая, более трудная для понимания категория – те, кто добровольно меняет сторону. Реальное ли недовольство системой, столкновение с несовершенствами или просто желание избежать тяжелейших испытаний военного времени? Эти люди, возможно, оказываются перед лицом собственных идеологических нестыковок или личных обид, что подтачивает их веру изнутри. Есть внутри Барсукова такие нестыковки? Только слабость или обида присутствуют в его душе? Вот что важно понять, вот в чем следует разобраться прежде всего. Возможно, соблазн сытой жизни, уверения новой власти в скором триумфе, даже временное забвение играют свою решающую роль. Но разве не оказывается это зачастую лестью? Заблуждения, питавшие высокие ожидания, разбиваются о суровую реальность предательства.

Однако невозможно считать всех перебежчиков однотипными: каждый случай индивидуален и требует понимания. Внутренние свет и тьма, переплетающиеся в человеке, могут по-разному реагировать на давление обстоятельств. И потому самые мучительные решения рождаются не в моменте предательства, а намного раньше – в исканиях, оставляющих отпечаток на челе предателя…

Было уже далеко за полночь, когда Коган, отложив перо, поднял взгляд на Барсукова. В его глазах, несмотря на ситуацию, следователь вновь увидел человека, ставшего заложником своей слабости или иллюзий. Внутренняя борьба, проигранная или продолжающаяся, все же делает его достойным понимания – но не оправдания. И все же: легенда или правда? Кто из них остался врагом, а кто вернулся на Родину и готов искупить вину? Барсуков ранен при переходе, но неопасно. А если это уловка, умышленное ранение, чтобы получить доверие советской контрразведки?

И еще один важный вывод. Из всех перебежчиков на этом участке фронта, русских, бывших курсантов разведшколы абвера, выделяется только Барсуков. Что это значит? Остальные – случайность, результат наступления и паники, а этот – настоящий, умный, уверенный в себе диверсант. Или наоборот? Единственный, кому можно верить из всех перебежчиков, – Барсуков? Лыжин сказал, что знает эти места, но не смог найти на карте деревню, в которой они остановились…

Эта ночь загадала еще больше загадок, задала больше вопросов, чем дала ответов. Но Когана это не смутило и не испугало. Он хорошо знал по своему опыту, что порой новые вопросы как раз и являются ответами или как минимум подсказками. Вопросы порой несут в себе гораздо больше сведений, чем кажется.

Глава 3

– Надо было просто взять с собой наших гавриков, чтобы они пальцем показали улицу и дом, – Буторин снял фуражку и пригладил седой ежик волос. – Теряем время. И как бы еще нам узнать, сколько этого времени осталось в запасе. Ситуация заставляет нервничать.

– Ты чего такой нервный стал? – Сосновский вышел из машины и стал рядом с товарищем. – У врага ситуация еще хуже. Они там в абвере лопухнулись и приказ не выполнили. Ты же видишь, что они торопятся, совершают ошибку за ошибкой.

– Есть и другой момент, – Шелестов оторвал взгляд от расстеленной на капоте «эмки» карты и посмотрел на деревню. – А если те, кто прикрывает эту операцию с переходом линии фронта, решат, что женщина много знает и вздумают ее ликвидировать? А заодно и агентов, которые умудрились попасть в наши руки? Тогда они просто с нетерпением ждут, когда мы привезем сюда Лыжина и Барсукова, и тут же прикончат их любым доступным способом.

– Иронизируешь? –