Четыре сезона - Стивен Кинг

Вот для чего был нужен Энди. Они вытащили его из прачечной ипосадили в библиотеку, но если взглянуть на дело с другой стороны, работаосталась той же самой. Просто теперь ему приходилось отмывать грязные деньги, ане грязные рубашки.

Однажды он сказал мне, что прекрасно понимает происходящее,но нисколько не волнуется насчет своей деятельности. Те махинации, в которые онбыл вовлечен, все равно продолжались бы – с его участием или без него, какая разница…Никто не спрашивал его согласия попасть в Шоушенк, он всего лишь невинныйчеловек в этой чертовой тюрьме, человек, которому крупно не повезло, а вовсе немиссионер и не апостол.

– Кроме того, Ред, – продолжал Энди со своей характернойполуусмешкой. – То, что я делаю здесь, не слишком отличается от того, чем язанимался на свободе. Люди, которые прибегают к моей помощи в Шоушенке, вбольшинстве своем – тупые, жестокие чудовища. Люди, которые правят миром,лежащим за этими стенами, тоже жестоки, и тоже чудовища, разве что они ненастолько тупы: планка компетентности стоит чуть повыше. Не слишком, но слегка.

– Но «колеса», – возразил я, – заставляют меня беспокоиться.Я не хочу совать нос не в свои дела, но мне это все не приятно. Все этитранквилизаторы, корректоры, прочие хреновины – всем этим заниматься мне оченьне хочется.

– Но ведь и я не большой сторонник колес. Ты же знаешь.Впрочем, я не слишком увлекаюсь и спиртным… И ведь учти, не я проношу их втюрьму, не я их продаю. Скорее всего, этим занимаются охранники.

– Но…

– Знаю, что ты хочешь сказать. Есть люди, Ред, которыеотказываются участвовать во всем этом. Они не хотят марать руки. Это называютсвятостью, и белый голубь садится на плечо твое и гадит тебе на рубашку. Естьдругая крайность: славные малые, которые готовы валяться в грязи и вымазыватьсяв дерьме ради всего, что принесет им доллар – оружие, наркотики, да все, чтоугодно. Тебе ведь предлагали такого рода контракты?

Я кивнул. Такое случалось неоднократно на протяжении многихлет. Люди видят, что вы тот человек, который может достать все и, заключаютони, если вы приносите им батарейки для радио или сигарету с травкой, то так желегко можете предоставить им парня, который может по их заказу сунутькому-нибудь перо под ребра.

– Да, от тебя этого ожидают, Ред Но ты ведь этого несделаешь. Потому что ты знаешь, что есть третий путь, его и выбирают такиелюди, как мы. Да и все разумные люди в этом обществе. Ты балансируешь по самомукраю, выбираешь меньшее из двух зол и следишь за тем, чтобы волки были сыты иовцы целы. И можно сделать вывод, насколько хорошо у тебя это получается,изучив, насколько хорошо ты спишь и не видишь ли кошмаров. Можно действоватьсреди всей этой грязи, имея перед собой добрые намерения.

– Благие намерения? – засмеялся я. – Слыхали мы о таком.Говорят, ими дорога в ад вымощена.

– Не верь в это. – Отвечал Энди, чуть помрачнев. Мы уже ваду. Он прямо здесь, в Шенке. Они торгуют наркотиками, и я говорю им, какотмыть деньги, на этом нажитые. Но я также держу библиотеку, и знаю добрые дведюжины ребят, которые после подготовки, с помощью моей литературы, смогутпродолжить образование. Возможно, когда они выйдут отсюда, то не пропадут вэтом жестоком мире. Когда в 1957 году я просил вторую комнату для библиотеки, яполучил ее. Потому что администрации выгодно видеть меня счастливым. Я беру недорого. И доволен.

Население тюрьмы медленно увеличивалось на протяжениипятидесятых, затем в шестидесятых возросло довольно резко. В это время каждый школьникв Америке только и мечтал о том, чтобы попробовать наркотики, нисколько непугаясь смехотворных наказаний за их употребление. Да, тюрьма была переполнена,но даже в это время у Энди не было сокамерников. Правда, ненадолго к немуподселили огромного молчаливого индейца по имени Норманден, которого звали, каквсех индейцев в Шенке, Вождь. Большинство долгосрочников считало Энди чокнутым,а он только улыбался. Он жил один и наслаждался покоем… Как было замечено,администрации было выгодно видеть его счастливым.

В тюрьме время тянется медленно, иногда кажется, что оно ивовсе останавливается. Но, на самом деле, оно течет, течет… Джордж Дунейпокидал сцену под шум газетчиков, выкрикивающих: «скандал!», «коррупция!»,«чрезвычайное происшествие!». Стэмос пришел на пост, на протяжении последующихшести лет Шенк напоминал ад. Кровати в лазарете и одиночки в карцере никогда непустовали.

Однажды в 1957 году я взглянул в маленькое зеркальце отбритвенного набора, которое я хранил у себя в камере, и увидел сорокалетнегомужчину. В 1938 сюда пришел ребенок, мальчишка с огромной копной рыжих волос.Сходящий с ума от угрызений совести, помышляющий о самоубийстве. Мальчишкаповзрослел. Рыжая шевелюра поседела и стала редеть понемногу. Вокруг глазпоявились морщинки. Сегодня я видел пожилого человека, ожидающего, когда еговыпустят на свободу. Если выпустят. Это ужаснуло меня: никто не хочет стареть вневоле.

Стэмос ушел в 1959. Еще до этого времени вокруг так ироились вынюхивающие сенсацию журналисты, один из них даже ухитрился провестичетыре месяца в Шенке в качестве заключенного. Итак, они уже открыли рты, чтобыкричать: «скандал!», «попавшийся взяточник!», но прежде, чем над его головойокончательно сгустились тучи, Стэмос свалил. Я его прекрасно понимаю. Если быон был действительно пойман и уличен во всех своих грязных делишках, он здесьбы и остался. А кому этого хочется? Байрон Хедлей ушел двумя годами раньше. Уэтого ублюдка был сердечный приступ, и он взял отставку, к превеликой радостивсего Шенка.

Энди в связи с аферами Стэмоса не тронули. В начале 1959 втюрьме появился новый комендант, новый помощник коменданта и новый начальникохраны. Около восьми последующих месяцев Энди ничем не отличался от прочихзаключенных. Именно в этот период к нему подселили Нормандена. Потом всевернулось на круги своя. Норманден съехал, и Энди опять наслаждался покоемодиночества. Имена на верхушке администрации меняются, но делишкипрокручиваются все те же. Я говорил однажды с Норманденом об Энди. – Славныйпарень, – сказал индеец. Разговаривать с ним было очень сложно: у бедняги былазаячья губа и треснутое небо, слова вырывались наружу с шумом, плевками ишипением, так что трудно было что-либо разобрать.

– Мне он понравился. Никогда не.подшучивает. Но он не хотел,чтобы я жил там. Это можно понять. Ужасные сквозняки в камере. Все времяхолодно. Он никому не позволяет трогать свои вещи. Я ушел. Славный парень, неиздевается, не подшучивает. Но сквозняки ужасные.

Рита Хейворт висела в камере Энди до 1955, если я правильнопомню. Затем ее сменила Мерлин Монро. Тот самый плакат, где она стоит околорешетки сабвея, и теплый воздух развевает ее юбку. Монро продержалась до 1960,и когда она была уже почти совсем затерта, Энди заменил ее на Джейн Менсфилд.Джейн была, простите за выражение, соска. Через год или около того ее сменилина английскую актрису, кажется, Хейзл Курт, но я не уверен. В 1966, убрав и ее,Энди водрузил на стену Реквель Велч. Этот плакат висел шесть лет. Последняяоткрытка, которую я помню – хорошенькая исполнительница песен в стилекантри-рок Линда Ронстат.