Пересуды - Хуго Клаус
Шрифт:
Интервал:
Я осторожно поднял свой мопед, отвел его подальше, на тропинку, и только тогда запустил мотор. Я просто съехал с катушек, даже грибов забыл набрать.
Помню, солнце пробивалось сквозь листву. Девственное солнце над изуродованной планетой, так я подумал про себя. И от расстройства не заметил, как заехал на территорию поместья Фелисьена. У меня не было ни поручений к нему, ни писем или открыток, словно все забыли о его существовании. Да и Фелисьен, он ни разу не предлагал мне выпить, так что я решил попытаться.
Ирма, его служанка, возилась с сепаратором. Я спросил:
— Ну что, Ирма, как поживает хозяин?
Она пожала плечами. У нее пятеро детей, из которых трое — от Фелисьена. Один гидроцефал и один косоглазый, его звать как меня, Эдмоном. Этот, последний, самый противный.
— Сегодня исповедовался, — сказала Ирма. — Будь его воля, перечислял бы свои грехи до вечера. До смерти боится забыть какой-нибудь грешок. Так что если хочешь поглядеть на него живьем, лови момент.
В доме никого. Все рабочие на полях. Я нашел его на кушетке в низкой, тесной комнатенке в халате; щеки блестят от пота.
В комнатке не было окон. И чем-то жутко воняло.
— Как дела, Фелисьен?
— Права не имеешь так со мной говорить, — буркнул он.
Я нагнулся, и шепнул в его покрытое коростой ухо:
— Сколько процентов ты получаешь?
Дело в том, что недели две назад я прочел письмо из Банка Рузеларе, в котором ему предлагали 3,7 процентов ренты. С какой суммы капитала, не было сказано, а может, я впопыхах не обратил внимания. Надо бы ученым заняться исследованием нервной системы почтальонов, результаты будут пугающими, ручаюсь.
— Четыре процента, — отозвался Фелисьен. — Четыре.
Его ясные, хитрые глазки потускнели. У ног его, среди старых рубашек, трусов, рваных штанов лежал, свернувшись, мертвый Жорж. Мухи роем вились над его навек умолкнувшей мордой. Фелисьен отвернулся от меня, натянул край простыни себе на лицо. Я отодвинул простыню. Снизу слышно было гудение сепаратора под рукой Ирмы.
— Четыре процента, — сказал я, — более чем достаточно для такой скупой скотины, как ты. Но вряд ли ты успеешь насладиться этим!
— О, Жорж, Жорж, — простонал Фелисьен. В его подстриженной бородке застряли остатки еды — крошки яйца, листики петрушки.
— Ты уже одной ногой в могиле, Фелисьен, я точно знаю.
— И ты тоже, — прорычал он, — ты тоже, пузан.
Я обрадовался, что смог его разозлить. Я пощупал ладонью его лоб.
Помню, меня поразил небывалый жар, исходивший от его кожи. Я снял кепи. Смесь влажной вони тела Фелисьена, протухших от старости простыней и мертвого Жоржа была непереносима. Пора было уносить ноги из этого зловещего помещения.
— Ладно, Фелисьен, — сказал я, — если больше не увидимся, счастливого пути.
Из открытого окна доносится передача брюссельского радио о том, как французские города избавляются от голубей. Почтальон у порога дома своей тринадцатилетней возлюбленной, нажимает кнопку звонка. Она, Люси, появляется в дверях. Веки припухли, словно всю ночь плакала. Губки капризно изогнуты, кажется, будто она все время улыбается. Почтальон, разгоряченный гонкой через поля, снимает кепи, обмахивается.
— Мама дома?
— Ты не для того пришел, — говорит Люси.
— Я принес то, что заставит твое сердечко биться быстрее.
— Из Германии?
— Возможно.
— Давай письмо.
— Сперва исполни то, что обещала.
— Я? Что я тебе обещала?
— На прошлой неделе. Ты знаешь что.
— Цена выросла.
— Сколько?
— Сто франков.
— Совсем сдурела, Люси?
— Тогда нет. — Она высовывает кончик языка.
Почтальон поворачивает пылающее лицо направо, потом налево. Никого. Надевает кепи. Достает письмо из сумки и машет им у нее перед носом. Она выхватывает письмо и уходит в дом. Он следует за ней. Она вскрывает конверт. Читает. Садится. Почтальон стоит у окна и смотрит на пустую улицу. Вдали, у магистрата, дети играют в «классики». Больше ничего не видно. Почтальон поправляет галстук. Ему жарко, словно в комнате топится печь. Он забирает у Люси письмо.
— «Милая Люси, — он подносит письмо поближе к глазам. — Из Геенны взываю[32]. Я так тоскую без тебя, ничто не мило мне с друзьями, нет больше общего меж нами, я день и ночь хочу тебя. Роже Ванделанотте. P.S. С Эфке все в порядке».[33]
— Кто это — Эфке?
Она засовывает кулак меж бедер, подняв вверх указательный палец.
— Прекрасно, — говорит почтальон. — Воспитанные тринадцатилетние дети не пишут таких писем. Эфке.
Проезжает мусоровоз, молодые мусорщики в комбинезонах чудом удерживаются на узких подножках. Четверо горячих парней, как по команде, оглядываются на дом Люси. Или почтальону это кажется?
Он лезет в один карман штанов, влажный и пустой, потом в другой, потом в правый карман куртки, находит портмоне и выуживает оттуда стофранковую банкноту. Люси ничего не видит, не хочет видеть. Он сует деньги в ее холодный кулачок.
— Спасибо, — говорит он.
— Спасибо.
— У меня не так много времени, — говорит почтальон, — надо еще разнести почту.
— Сперва дай сигарету.
— Ты еще маленькая.
Улыбка на полных губках почти как у Брижит Бардо, и изящное платьице в красно-белую клетку почти такое же, она, приблизив к нему свое тонкое лицо, беззвучно произносит:
— Хо-чу си-га-ре-ту.
— В твоем возрасте, Люси? Там никотин, ангел мой!
Она сворачивает банкноту трубочкой в палец толщиной, сует в рот.
— Тогда я буду курить это. Дай зажигалку.
Пот выступает у него на шее. Пухлые руки открывают помятую пачку, он дает ей сигарету. Люси закладывает сигарету за ухо, капельки слюны поблескивают в уголках ее губ. Она смотрит на часы.
— О'кей, — говорит. — За сотню франков.
Держась нежными пальчиками за край подола, она приподнимает юбочку дорогого, модного платья. Почтальон видит белые в розовую ягодку трусики, в которые вложено что-то толстое.
— Видишь?
Он теряет дар речи. Потом бормочет:
— Это… этого я не должен видеть.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!