Молитвы о воле. Записки из сирийской тюрьмы - Катерина Шмидтке

долго еще что-то рассказывала о плавании и хлорке с арбузным ароматом, как вдруг нас окатили водой. Все одеяла, что держали в руках женщины, вмиг были подняты над головами, а я тут же заткнулась.

— Ну вот теперь тебе и пригодятся твои умения! — широко улыбаясь, сказала мне Зиляль.

За дверью послышалось, как охранник поставил ведро на землю и взял следующее. Грянул новый залп и визг заключенных. Вода была очень холодной, почти ледяной. Зиляль и Патрон начали было ругаться.

— Заткнитесь, животные, а то я еще пару ведер принесу! — сказал надзиратель, и все разом стихли.

Вечером того же дня к нам посадили еще двух. Мы тогда взвыли, но оказалось, что это далеко не предел вместимости нашей камеры.

На третий день нас с Кристиной вывели в коридор после вечерних пыток. Меня спросили, почему я не ем. Я сказала, что у меня депрессия и я не могу есть. Это была правда, но мне никто не верил. Я, в общем-то, на это и рассчитывала, а если бы захотела, чтобы они поверили в мою хандру, то тогда пришлось бы соврать — так устроен мир на Востоке.

Мою правду они приняли за ложь из вежливости, которую я проявила в надежде на достижение компромисса. Именно такого отношения я и добивалась.

Мы играли по арабским правилам: арабы всегда лгут, поэтому здесь никто никогда не обращает внимания на слова. Их всегда много, арабы любят говорить, но это всего лишь ширма. И каждый хочет узнать, что действительно находится за слащавой улыбкой собеседника. Умные люди слушают внимательно, но никогда не обращают внимания на речь. Важно только то, как эта речь сказана, с какими чувствами и пытается человек скрыть эти чувства или нет. И если ты хочешь узнать правду, то нужно быть очень чутким. Хотя есть такие специалисты в области вранья, которые легко могут манипулировать своими эмоциями и мыслями. С такими никакая внимательность не поможет. И вроде ясно, что тебя водят за нос и что тебе врут, но в чем именно — не понятно. Здесь нужна интуиция и пара провокационных вопросов.

Общение с арабами — это соревнование, кто соврет лучше и искреннее. Русские женщины в Сирии вечно жаловались мне на мужей, которые не верили им, когда те говорили своим любимым правду. Проблема в том, что даже когда ты хочешь сказать арабу правду, нужно соврать так, чтобы он понял, что ты имеешь в виду. В нашем менталитете врать до такой степени не принято, поэтому арабы считают нас невежами.

Вот и в тот день было сказано много красивых слов.

Почему-то нас с Кристиной разделили. Ей промывали мозги в комнате охранников, а мне — в коридоре. С ней работали трое. Меня уговаривали двое. Она тоже вела себя вежливо и уверяла надзирателей, что упрашивает меня есть каждый божий день, но я то ли заболела, то ли просто ее не слушаю.

И нас поняли правильно.

— Что надо сделать, чтобы твоя депрессия прошла? — спросили они меня.

Я сказала, что каждая женщина в нашей камере должна знать, за что сидит, у каждой должен был суд или ожидаться.

— Я тоже хочу знать, за что меня здесь держат. Я тоже хочу допрос, я хочу суда! — выдвинула я свои условия.

На это наши охранники без запинки соврали, что мы сидим ради нашей же безопасности. Мол, снаружи нас могут убить и лучше нам посидеть в тюрьме. Соответственно, ни суда, ни обвинений не будет. В общем, никакой логики, а сплошная риторика. Я поняла, что эту информацию из них не выбить, и тогда просто сказала, что не буду есть, пока мне не дадут позвонить матери.

Мне сказали, что они обязательно решат этот вопрос, но поесть надо сейчас. Я сказала, что депрессия у меня такая сильная, что даже думать о еде не могу, и отправилась в камеру.

Я описала нашу беседу вкратце, на самом же деле прошло часа два. Все остальное время было потрачено на вежливые уговоры. Я ушла в камеру, а Кристина осталась торговаться с охраной дальше.

Когда я оказалась снова запертой, на меня уставились шестнадцать пар глаз. Первый вопрос был таким:

— Что вы там ели?

Я ответила, что ни за что не стала бы есть с охранниками в то время, как они здесь голодают. Женщины не могли поверить. Они думали, что все эти два часа нас угощали едой из ресторана. Верная подруга Айи, девушка по имени Сафия, подошла ко мне и не церемонясь открыла мне рот. Она разглядывала его не меньше минуты, надеясь увидеть в нем крошки, но, ничего не найдя, авторитетно заявила:

— Нет. Она и правда ничего не ела!

На это все женщины радостно заулюлюкали, меня начали обнимать и хлопать по плечу.

— Ладно, — сказала мне Айя. — Я больше не буду пинать тебя по ночам! Спи спокойно!

Я была удивлена. Я-то все время думала, что получаю пинки с ее стороны совершенно случайно.

— Ладно, — сказала мне Сафия. — Теперь ты можешь сидеть с прямыми ногами! Я больше не буду по ним специально ходить!

Кристина договаривалась с охраной еще полчаса и была очень довольна собой. Она обещала им, что непременно уговорит меня поесть, а те сказали ей, что купят для нее средства личной гигиены, в которых нуждалась каждая девушка, но которых тюрьма почему-то никому не предоставляла. Еще она заказала коробку с халвой. За все с нее содрали втридорога, но Кристина была очень счастлива просто потому, что они согласились.

Когда она вернулась в камеру, то девушки уже плясали. Наверное, мы можем сказать, что в тот день нас приняли. Несколько молодых девушек пели, ритм отбивался на пустых коробочках из-под халвы. Некоторые хлопали в ладоши. Места было очень мало, поэтому танцевали по очереди. Сначала вышла Сафия, потом — Зиляль. Потом еще танцевали Айя, Фатима и Наджат.

Текст песен был довольно пошлым: насколько я поняла, что-то там про любовь, разлуку и поцелуйчики. Поэтому старшие женщины многозначительно молчали и просто наблюдали со стороны.

Надзиратели обычно против шума в камере, но в тот день они как будто решили нас не наказывать. Даже пытки за дверью на время прекратились. После танцев все поели и довольные пошли спать.

Мы же с Кристиной сидели и тихо разговаривали. Не помню, с чего все началось, но потом мы начали обсуждать пытки. Здесь почти всегда кого-то пытали, и пришел момент поднять этот вопрос.

Кристина сказала, что такой метод допроса экономит деньги