Огонь его ладоней - Ната Чернышева

Нивикийский каллиграфический шрифт — очень красивый, сам по себе произведение искусства. Нивикийцы любили вывести какой-нибудь афоризм или цитату на дощечках или вышить на ткани или мозаикой выложить, вставить в рамочку и повесить на стену, поголовное увлечение. Но, как я уже говорила, одно дело, когда смешную, сердитую или глупую фразу нарисовали тысячи лет назад и совсем другое, когда вот такой рукопоп, как этот ушлый гентбарец, на тридэпринтере с опцией искусственного старения. Причем рукопоп, вообще не соображающий, что именно он пишет на своих поделках.

Я подошла поближе, с интересом вслушиваясь, как негодяй расписывает достоинства своего, так сказать, овеянного благородной пылью веков товара. Я-то видела, что там вместо связной фразы белиберда полная. Буквы просто состыковали друг с другом, не понимая ни смысла, ни подлинной красоты.

Но когда торговец выдал, что на его поделки существует сертификат, а на том сертификате подпись самой Элины Разиной, доктора археологических наук с известным решительно всей Галактике именем… Я осатанела!

— Простите, что вмешиваюсь, — скалясь, сказала я. — Но вы сказали — Элина Разина?

Гентбарец не уловил выражение моего лица и потому попался. Они вообще человеческие эмоции не очень хорошо считывают, особенно одиночки низших гендеров. Этого я так и не распознала толком: вроде чабис, но для чабис слишком тощий и недокормленный. А впрочем, кто его знает, в какой помойке он рос и что перед последним метаморфозом жрал.

Мне предъявили сертификат. Действительно, с подписью. Моей. На эсперанто. Вот только чуть-чуть не довели последнюю завитушку, я обычно пишу не так.

— Ах, ты подонок, — задумчиво сказала я на чинтсахе-матерном. — Ах, ты, сволота такая, твою маму… и папу… и всю родню твою в свежий потрох! Да Элина Разина никогда такую хрень не завизирует, чтобы ты знал! Ты бы хоть у «Komuna lingvo» перевод спрашивал прежде, чем галиматью этакую печатать и за подлинный артефакт выдавать!

Ругаться с гентбарцами надо на их собственном языке, во-первых, до них так быстрее дойдет, во-вторых, не придется обеднять языковые конструкции. Когда у твоей расы изначально двенадцать гендеров, матерные возможности не поддаются измерению.

— Все сказала? — угрюмо осведомился черный торговец. — Ну, и вали. Что ты мне сделаешь?

— Я — ничего, — ласково кивнула я. — А вот лантарг Поункеваль — много чего. Я с ним лично знакома, дружок. Хочешь, сведу?

— Ага, щас, уже разлетелся, — что-то в этом духе, на деле, перевести эту реплику с чинтсаха-матерного на человеческий без потери смысла невозможно.

Мне предъявили в качестве последнего аргумента бластер:

— Вали отсюда, умная. Пока жива.

Ну, и зря. Потому что военный, о котором я в запале давно забыла, отобрал оружие как нечего делать, а выстрел погасил ладонью. Красиво. Очень красиво и очень эффектно. Паранорма пирокинеза вообще сплошное очарование, если не задумываться о том, что пирокинетики живут раза в два меньше всех прочих. Расплата за их не поддающуюся осмыслению мощь: укороченный срок жизни…

— Возвращай мои деньги обратно, поганец, — сказал военный на чинтсахе, тоже знал все, полагающиеся случаю, конструкции, оказывается.

Пройдоха свел глаза в кучку — кулак, объятый багровым пламенем, не то обстоятельство, с которым хочется спорить. Вернул деньги без звука, а потом дернулся драпать. И угодил аккурат в лапы станционной полиции. Туда гаденышу и дорога! Я мстительно скормила «Арбитражу» исковое заявление о подделке подписи, реальной и цифровой. Цифровую, правда, не видела, но наверняка и ее подделали тоже. Смысл был затеваться только с одной реальной?

— Попалась на горячем, — с удовлетворением сказал старший из полицейских, радостно скалясь на пойманного. — Давно пора! Отдохнешь теперь от трудов неправедных как следует.

— Все-таки чабис! — не удержалась я.

— Удивитесь, доктор Разина, нет, — сказал полицейский.

Порядок на Нивикии-Орбитальной хранили сородичи лантарга Поункеваля. Розовые волосы в хвостах по пояс, черная униформа, килограммы оружия, вот это все. Гентбарец рядом с ними казался маленьким хрупким ребенком, которого обижают взрослые инопланетные сволочи.

— А кто же?

— Номо.

— Да быть того не может! — я уставилась на пленника.

Теперь я видела все, положенные номо, признаки. Надо же, как ошиблась! Но и то сказать, что гентбарцы-номо — самая консервативная часть их общества. Они генетически заточены на то, чтобы растить детей первого цикла развития, именно этим и занимаются, крайне редко покидают родной дом, и чтобы номо решилась на такую жизнь, как эта прохиндейка — событие из ряда вон.

— Согласен, случай редкостный, — покивал мне полицейский. — Но в Галактике чего только не встретишь…

Это точно. В Галактике, особенно на дальних выселках, вроде нашей локали, можно встретить что угодно.

— Да что бы вы понимали! — взорвался вдруг пойманный, его, точнее, ее, аж затрясло от эмоций. — Родилась нянькой, так что, всю жизнь теперь за вертихвостами мелкими следить?! Я, может, космос посмотреть хотела! Как все! Чем я хуже других?!

— Другие подписи чужие не подделывают, — непримиримо заявила я. — И ерунду туристам под видом подлинника не втюхивают.

Гентбарка скривилась и выдала фразу, за что тут же схлопотала увесистой ладонью в черной перчатке по затылку.

— Молчать!

Пленницу быстро запихали в «будку», откуда она могла любоваться видами через клетчатое узкое окошко. У нас, меня и спасенного от чужой алчности туриста, считали айди, выразили благодарность за поимку рецидивиста и пожелали нам приятного вечера. Причем я обратила внимание на улыбочки, какими полиция и мой новый знакомый обменялись. Злобненькие такие улыбочки, больше похожие на оскалы. И воздух ощутимо прогрелся на добрый десяток градусов.

Вот где, между прочим, самый настоящий расизм, у военных обоих народов. И изживать его придется долго. Слишком много соли наши расы насыпали друг другу на хвосты за почти пятисотлетнюю историю знакомства.

— Терпеть этих тварей не могу, — пробормотал военный вслед, дергая ворот своего кителя.

— Гентбарцев? — уточнила на всякий случай я.

— Нет… этих, шароглазых!

Это он про станционную полицию. Зря. Порядок они держали железно. Рядом с нами нарисовались буквально за две-три минуты, чтобы пресечь безобразие с бластером у одной и огнем у другого. Опасное это явление, огонь, на орбитальной-то станции.

— Это вы, как я понимаю, доктор археологических наук с галактическим именем, Элина Разина, — сказал военный, я кивнула:

— Насчет галактического имени мне безбожно польстили, конечно же. Пока еще нет.

— Пока? — хмыкнул он.

— Ну, я работаю над вопросом… Лет через десять-пятнадцать — вполне реально добиться определенного успеха.