Бунт при Бетельгейзе - Евгений Гаркушев

— Точно, — кивнул Цитрус. — И копы продажные, и прокуратура, и даже женщины! То есть некоторые, хотел я сказать… Может, свалим отсюда? Ты меня приютишь?

— Конечно. А идти… Да, идти лучше сейчас. Побежали!

Сняв туфли на высоком каблуке, девушка зашлепала по лужам, обняв Эдварда за плечи. Тот трусил, стараясь не высовываться из-под зонта. Со стороны они представляли собой идиллическую картину. Молодые влюбленные голубки, которым надоел митинг.

— Ты живешь одна? — поинтересовался Эдик.

— Нет, что ты… Мне не по карману снимать квартиру одной. Я живу с подругой. И с ее другом.

— Опа! — хмыкнул Цитрус. — Прямо вот так втроем и живете?

— Ну да. Что же в этом такого?

— Да нет, ничего… Они тоже мусоны?

— Нет, они — анархисты.

— И как настоящий мусон, то есть мусонка, может делить постель с анархистами?

Девушка открыла глаза так широко, как, казалось, уже нельзя.

— Что ты, Эдвард, какая постель? У нас даже комнаты разные. Только кухня общая. И ванная.

— Ах, вот как. Это лучше. Нужно соблюдать конспирацию. И дистанцию. С представителями других партий, естественно. Своим-то всё можно. Мусонке переночевать у мусона — всё равно что выпить стакан воды…

Жила Марина в небольшом восемнадцатиэтажном доме с десятью подъездами, на седьмом этаже. Дверь в квартиру — стальная, с маленьким «глазком». Девушка открыла ее своим ключом-карточкой, поманила Эдварда за собой. Откуда-то из дальней комнаты доносились громкие страстные стоны.

— Что это? — насторожился Цитрус.

— Соседи. Не думали, что я приду так рано, — покраснела девушка. — Обычно митинги длятся до самой ночи.

— Смущать такое невинное создание! — хмыкнул Эдвард. — Ничего, мы им отомстим сегодня ночью. Правда, детка?

— Что ты имеешь в виду? — захлопала глазами Марина.

— Я имею в виду, что рука у меня будет болеть… И ябуду страшно скрипеть зубами. Может быть, даже выть. Не боишься?

— Нет! — смело заявила девушка.

— Вот и умница. А сейчас пойдем к тебе. Займемся раной!

В комнатке Марины царила по-настоящему спартанская обстановка. Узенькая кровать, маленькая тумбочка, маленький шкафчик, совсем маленький столик — и большая плазменная панель монитора над ним.

— Включить «новости»?

— Как хочешь, — вздохнул Эдвард. — Ты говорила, что сможешь перебинтовать руку? Давай займемся этим быстрее. И вообще, препарат у тебя отличный — но не можешь ли ты вколоть мне еще какое-нибудь обезболивающее?

— Сейчас посмотрим.

Девушка сняла грязные бинты, наложила на руку обезболивающий и дезинфицирующий гель, невесть откуда взявшиеся ровные палки — не иначе, юная медсестра только и мечтала о том, чтобы оказать помощь первому попавшемуся больному с переломом — и замотала руку быстрозатвердевающим бинтом.

— Клево, — выдохнул Эдик. — Совсем не болит. Дай-ка я поблагодарю тебя, солнышко!

Он перегнулся через столик и поцеловал Марину в губы. Девушка не сопротивлялась, но и на поцелуй не ответила. Поди, разбери, что этим мусонам нужно! Стоны за стеной послышались с новой силой.

— И как ты здесь живешь? — хмыкнул Эдвард.

— Они думают, что меня нет, — вновь потупилась хозяйка.

— Вообще? Что ты здесь не живешь? Настолько не видят ничего вокруг?

— Да нет же, что меня нет дома сейчас. Я должна была прийти позже.

— Понятно. А оружие у тебя имеется?

— Два брикета пластиковой взрывчатки. По два килограмма тротилового эквивалента каждый. Мне доверили хранить часть арсенала.

— Эх, я бы предпочел лучемет или хотя бы парализатор.

— Еще есть электрошокер. Но он совсем маленький и не очень мощный.

— Ладно, потом продемонстрируешь…

Эдвард подумал немного и плюхнулся на кровать, поманил девушку:

— Иди сюда, отдохнем немного. Нам предстоит тяжелая ночь.

— Ты разве не будешь отдыхать?

— Нет, конечно! Отдышусь и двину на космодром. Баранбау — всего лишь перевалочная станция. Я заметаю следы… А вообще, мой путь лежит на Амальгаму-12. Там дедушка оставил мне в наследство бубличную фабрику…

Эдвард осекся, поняв, что болтает лишнее. Еще немного — и он сам поверит в эту бубличную фабрику и в дедушку-бубличника. С другой стороны, и девчонке не летает запудрить мозги. Пусть все будут уверены, что он летит на Амальгаму. В том числе и мусоны. Интересно, а что сказали бы мусоны, узнав, что сын прокурора Баранбау торгует запрещенными капканами? Вот уж скандал бы поднялся так скандал! На всю Галактику! Да только раздувать его сейчас не слишком разумно. Если бы не Иванов и Швеллер, и не Роза Кухарка — дело другое…

— Может, ты хочешь искупаться? — спросила Марина.

— От меня разит, да? — поинтересовался Цитрус. — Сильно?

— Ну, не так, чтобы очень… Но кое-какой запах имеется. Видно, тебе тяжко пришлось в пути.

— Пришлось ехать в мусоровозе, — кивнул Эдик. — С толпой грязных, как черти, борцов сопротивления. Пойдем, покажешь мне ванную. И заодно потрешь спинку. Да и всё остальное тоже. Я же не смогу мыться одной рукой? А ты медсестра, надо привыкать.

— Пойдем, — решительно кивнула девушка. Ванна в дешевой квартире Марины оказалось сидячей, квадратной.

— Не разгуляешься, — вздохнул Эдик. И деловито принялся раздеваться. Скинул рубашку, расстегнул ремень брюк и вдруг застеснялся. Скомандовал деловито: — А ну-ка, отвернись. Ты, хоть и медик, но пока без диплома! Медикам без диплома глядеть на голое мужское тело не полагается.

— Почему?

— Смущаются сильно. Краснеют так, что становятся похожи на помидоры. Так что давай, отворачивайся.

Девушка пожала плечами и послушно повернулась к стене, где тощая тень бойца сопротивления нагнулась, вытаскивая из штанин сначала одну, а потом другую ногу, и шагнула в ванну, растягиваясь к потолку.

Эдвард устроился поудобнее, здоровой рукой прикрыл до поры до времени мужское свое достоинство, а забинтованную положил на край ванны.

— Можешь смотреть, — милостиво разрешил он. Девушка повернулась.

На лице ее промелькнуло разочарование. Вместо мускулистого тела бойца невидимого фронта, покрытого шрамами, она увидела худое тельце человечка, который всё свободное время проводил за игорным столом.

От Эдварда не укрылось недовольное выражение лица Марины. Он нахмурился и сделался груб:

— Чего встала?! С одеждой надо что-то сделать, наверное?! Не видишь, она вся грязная. На передовой меня это, конечно, не волновало. Но здесь я в грязном ходить не согласен.