Иерихон - Басти Родригез-Иньюригарро

Мне нужно выяснить, не возвращался ли он к себе со вчерашнего вечера. Привлекать Дашу к расследованию — некрасиво, но его родители знают мой голос. А что, если он «ночевал у меня»? Он априори «ночует у меня», если не является домой без предупреждения. Подставить его из-за того, что я поддался панике — последнее дело.

Результат я вижу по Дашиному лицу. «Дома нет. Когда будет — не знаю. С вечера не звонил».

— Его мама говорит, что он у тебя, — Даша распахивает глаза.

— Это шифр, — отвечаю я и залпом допиваю остывший кофе. — Слушай, глупый вопрос, но… Одноколейка, в смысле, рельсы эти, они куда упирались?

Даша смотрит непонимающе. Я чувствую себя полным придурком.

— Они шли под кованные ворота или мимо?

— Я не обратила внимания.

Ну конечно. Целого Кампари потеряла, какие уж тут рельсы.

Поскольку отделаться от девушки мне не позволяют ни совесть, ни инстинкт, я провожаю Дашу домой и только потом еду на Электрозаводскую. К недоделанному шедевру промышленной архитектуры подхожу уже после пяти. Всё на месте: рельсы идут мимо, охранник дремлет на посту.

Здороваюсь, желаю хорошего вечера с самой положительной из моих улыбок. Вежливо интересуюсь, не находил ли вчера кто-нибудь мою куртку? А то потеплело внезапно, вот я без неё и ускакал. Для верности сыплю деталями насчёт куртки: чёрная такая, из потёртой замши, на язычке молнии подвеска. Короче, рассказываю про то, в чём мог быть Кампари.

Куртки никто не находил. Охранник вообще расслаблен — непохоже, чтобы за последние сутки имели место какие-то инциденты. Впрочем, мой визит его раздражает: «Раньше надо было вспоминать, я собираюсь закрывать проходную».

— Но мне только туда и обратно, я мигом!

— А где ты был? — спрашивает дозорный для проформы.

Я беру себя в руки и не реагирую на «тыканье». Не до того сейчас.

— В этой… В галерее, — говорю я наобум.

Какая-то галерея тут точно есть, то ли открытая, то ли нет, но это прокатывает.

— В пять тридцать закрываюсь. Опоздаешь — застрянешь, — ворчит охранник, а я пулей пролетаю мимо него.

За десять минут я не успею обыскать весь завод. Но что я, через ворота не перелезу? Да они созданы для того, чтобы через них перелезать!

Обегаю всё пространство под открытым небом, заглядываю под ржавую арматуру, бесхозные листы железа, грузовики, по видимости, брошенные, автомобили держателей здешних фирм — новенькие, игрушечные на фоне потемневшего кирпича с пробивающейся травой.

Честно говоря, я представлял, и даже отчасти надеялся, что найду Кампари в отключке в каком-нибудь особенно живописном углу. Найти человека в коридорах с бесчисленными дверьми, половина из которых заперты, гораздо трудней.

В семь часов собственное бессилие выводит меня из себя, тем более что, с тех пор как я миновал проходную, интуиция не желала затыкаться и твердила, что я зря теряю время. Надо взять себя в руки, отдышаться, вернуться со свежей головой.

Перелезаю через ворота осторожно, чтобы джинсами или рубашкой не зацепиться за пики. Почему я, собственно, решил, что искать Кампари надо внутри завода?

Допустим, Даша опустила взгляд или медленно моргнула. Но не мог же он перемахнуть через ворота за долю секунды — так, чтобы она не заметила?

Я иду вдоль забора, вверх по улице, но потом возвращаюсь к фасаду с башенками. Сердечный ритм угрожает синяками на рёбрах. Если не успокоюсь, буду бестолково метаться по округе.

Перехожу улицу к жёлтому особнячку — тоже, видать, культурное наследие. Опираюсь спиной на забор: плавные изгибы переплетённых линий, ненавязчивый модерн. Взгляд так и цепляется за треклятые рельсы. Над головой шелестят кленовые листья. Закуриваю и пытаюсь собраться с мыслями.

По вторникам, ровно в семь часов вечера, на восточную стену монастыря обрушивались пищевые курьеры. Вооружённые списками и тележками, дисциплинированные, как муравьи, они разбегались по обитаемым помещениям, наполняли морозильные камеры, а к восьми уезжали по одиночке, чтобы на следующий день обеспечить продуктами другой сектор Агломерации.

Кампари не любил присутствовать при этих визитах, однако, через пару недель после вступления в должность, возглас «Твою ж мать, вот это хоромы!» застал новоиспечённого командора в спальне. Он уже собирался выскользнуть в коридор, когда услышал рыдания — отрывистые, злые.

— Если горе мешает исполнять обязанности, стоило обратиться в Медицинский Совет, а не выходить на службу, — пробасил камердинер.

— Не стоило.

Звучало гундосо, но хлёстко. Смысл — «Отвалите» — сомнений не вызывал, в отличие от пола говорящего: голос высокий, но в интонации проскользнуло нечто мальчишеское.

Кампари заглянул в кухню. Она — всё-таки она, ни один мужчина в Агломерации не стал бы ходить с каштановым хвостом до пояса — стояла на коленях перед морозильной камерой и снарядами ненависти метала в неё содержимое тележки. Камердинер, серьёзный, словно следил за стройкой новой Линии, нависал над курьершей — длинной, узкобёдрой и, насколько успел разглядеть Кампари, плоскогрудой. Ощутив мгновенную симпатию к этому фиаско генетической селекции, он обратился к камердинеру:

— Оставьте нас ненадолго.

Тот недовольно вздохнул и исчез в коридоре.

— Я собираюсь лезть не в своё дело, — предупредил командор. — Бросайте тележку и бегите.

Курьерша обернулась, и он растерялся. По действующим стандартам девушка была так себе, по его мнению — на редкость хороша. Опухшие веки. Жёстко очерченные скулы, сжатые зубы. Тощее тело, но язык не поворачивался назвать её хрупкой. Под кожей на предплечьях проступали натянутые мышцы. Пальцы приобрели воспалённый, алый цвет после морозильной камеры.

— Руки, наверное, отваливаются, — заметил Кампари, с фальшивой ленью привалившись к дверному косяку.

— Привыкла, — девушка встала и отряхнула колени.

— В любом случае, вам стоит умыться.

Она подняла глаза — зелёные, испытующие. Оценила перекрытый выход.

— У вас тут личная ванная. Ну разумеется.

Кампари отлепился от косяка, перешёл в спальню, не оборачиваясь, но слыша шаги за спиной, открыл дверь в ванную и подтвердил без лишней стыдливости:

— Да, мне повезло.

Девушка задержалась на пороге, окинула его медленным, тяжёлым взглядом с головы до ног.