Архив потерянных детей - Валерия Луиселли

Что нам с ними делать? И никто не спросит: почему эти дети бежали из дома, из родных мест?

РАЗВОРОТА НЕТ

Почему мы не можем просто взять и вернуться домой? – спрашивает мальчик.

Он все возится на заднем сиденье со своим поляроидом, вертит так и этак, приспосабливаясь правильно держать его при съемке, читает инструкцию и брюзжит.

Здесь все равно ничего путного не нафоткаешь, жалуется он. Что бы мы ни проезжали, все ветхое, уродское, как будто там привидения.

Правда? Там живут привидения? – с любопытством вопрошает девочка.

Нет, малышка, наоборот, я как раз говорю, нет там никаких привидений.

Хотя допускаю, что в каком-то смысле они там есть. Чем дальше мы заезжаем в глубь этой местности, тем сильнее у меня ощущение, что я вижу останки и руины. Мы едем мимо заброшенной молочной фермы, и мальчик говорит:

Представляете первого человека, кто вообще додумался доить корову? Ну и чудак он был.

Зоофилия, некстати приходит мне на ум, но вслух я этого не произношу. Не знаю, что думает на сей счет мой муж, но он тоже хранит молчание. Девочка высказывает предположение, что этот первый доильщик коровы, наверное, думал, что если хорошенько потянуть, ну, эти, у коровки внизу, то на коровкиной шее задзиньдзинькает колокольчик.

Зазвенит, поправляет ее мальчик.

А молоко вдруг к-а-а-к брызнет, продолжает девочка, обращая ноль внимания на слова брата.

Я слегка поворачиваю зеркало заднего вида и смотрю на нее: на лице широкая улыбка, одновременно безмятежная и проказливая. У меня придумывается чуть более вменяемое объяснение:

А может быть, первой это придумала человеческая мама, у нее не было молока, чтобы накормить своего малыша, вот она и решила взять у коровы.

Но детей моя версия нисколько не убеждает:

Чтобы у мамы и не было молока?!

Мама, это бред какой-то.

Ну правда, ма, ни в какие ворота.

ПИКИ + ТОЧКИ

Подростком я дружила с одной девочкой, и она всегда искала какое-нибудь возвышенное место, когда ей требовалось что-то решить или разобраться в трудной задачке. Она могла забраться на крышу дома, на горбатый мостик, на холм или гору, если рядом обнаруживались подходящие, на двухъярусную кровать, наконец, – главное, чтобы место возвышалось. По ее теории, ни правильного решения, ни правильных выводов не придумается, если у тебя нет головокружительной ясности, какую может дать только высота. Может, и так.

Пока мы поднимаемся по горным дорогам все выше в Аппалачи, я впервые за последние месяцы ощущаю ясность мысли и способность трезво обдумать, что происходит с нашей семьей – точнее, с нами двумя как с парой. Полагаю, что у моего мужа постепенно вызревало чувство, что наши общие обязанности как пары и как семьи – аренда жилья, оплата счетов, медицинские страховки – затягивают его в трясину обыденности, все дальше и дальше от работы, в которой он видел свое призвание. И спустя несколько лет он окончательно понял, что наша совместная жизнь идет вразрез с той, которой он желал для себя. А я месяцами напролет, пока тщилась понять, что с нами творится, только и делала, что злилась и винила его, считая, что все это его пустые прихоти и он сам не знает, чего хочет – новизны ли, перемен, другой женщины или бог весть чего еще. Зато теперь, в совместной поездке, когда мы физически ближе друг к другу, чем раньше, но вдали от подмостков, на которых держалась повседневная жизнь нашего тесного семейного мирка, вдали от когда-то сблизившего нас проекта, я вдруг понимаю, что во мне копились такие же чувства. Мне следовало признать, что в нашем раздрае была и моя вина: пускай не я бросила спичку в костер, но я месяцами копила горючую, как сухой хворост, неудовлетворенность, питающую теперь этот костер.

На дорогах через Аппалачи скорость ограничена 25 милями в час[31], и это раздражает моего мужа, а по мне, так очень кстати. Но даже при такой черепашьей скорости я лишь через несколько часов замечаю, что деревья вдоль горной дороги, как саваном, одеты побегами кудзу[32]. По пути к этой высокогорной долине мы проехали многие акры лесных массивов, закутанных сплошным одеялом этого самого кудзу, но только сейчас оценили масштабы его вездесущности. Муж объясняет детям, что это лазающее, как лиана, растение еще в XIX веке завезли из Японии и что за высаживание кудзу на убранных полях фермерам платили почасовую плату, потому что кудзу хорошо помогает от эрозии почвы. Потом кудзу разрослось и в конце концов распространилось по полям, взобралось на горы и вскарабкалось на все деревья. Кудзу лишает деревья солнечного света и высасывает из них всю влагу. А у деревьев нет против кудзу никаких защитных механизмов. С особенно крутых участков горной дороги вид на расстилающиеся внизу леса Вирджинии просто ужасает: их изумрудный ковер, как метками смертельного недуга, усеян кавернами пожелтевших верхушек умирающих деревьев.

Все эти деревья обречены и умрут, говорит нам муж и притормаживает, въезжая в крутой поворот. Эта кровожадная ползучая проныра задушит их, выжмет все соки.

Но ведь и ты тоже, па, и мы, и все-все когда-нибудь умрут, говорит мальчик.

В общем-то, да, признает с ухмылкой муж. Но не в том суть дела.

И тут девочка назидательно сообщает нам:

Суть в том, что суть в том, что дело всегда в сути.

ДОЛИНЫ

Мы едем то вверх, то вниз по извилистой горной дороге через Голубой хребет, продвигаясь на запад, и въезжаем в узкую долину, зажатую между двумя отрогами главного хребта, в очередных поисках автозаправки. Когда радиосигнал начинает пропадать, я выключаю радиоприемник, и мальчик снова требует от своего отца рассказов о давних временах, о прошлом вообще.

Девочка без конца прерывает его сугубо конкретными вопросами.

Как насчет девочек и девушек апачей? Они вообще жили на свете?

То есть? – не понимает муж.

Ты только и говоришь, что о мужчинах или там о мальчишках апачей, но девочки же тоже были, хоть какие-нибудь?

Муж на мгновение задумывается, потом изрекает:

А как же. У них была Лозен.

И рассказывает, что Лозен считалась лучшей среди девушек-апачи, самой отважной. Ее имя означало «проворная в конокрадстве». Лозен росла в тяжелые для апачей времена, когда мексиканское правительство объявило вознаграждение за скальпы апачей и платило огромные деньги за их черные как смоль длинные волосы. Но схватить Лозен им так и не удалось, слишком быстрой она была, слишком умной.

А у нее волосы были длинные или короткие?

Волосы она заплетала в две длинные косы. Лозен славилась своим даром ясновидения, она умела угадывать, откуда ее соплеменникам грозит опасность, и всегда спасала их от бед. Еще она была бесстрашным воином и целительницей. А когда стала старше, еще и повитухой.

Что такое повитуха? – тут же спрашивает девочка.

Ну, это кто принимает новорожденных и передает их мамам, говорит муж.

А, как почтальонша?

Да, подтверждает муж. Как почтальонша.

СЛЕДЫ ПРИСУТСТВИЯ

Первый городок, который попадается нам в глубинке Вирджинии, поражает изобилием церквей, их здесь больше, чем людей, как больше названий, чем называемых ими объектов. Все вокруг как будто опустошила неведомая сила, выпотрошила всю жизнь, оставив одни слова: названия на вывесках и указателях есть, а за ними одна пустота. Мы едем через местность, образуемую одними вывесками. Одна такая сообщает, что здесь семейный ресторан, и сулит гостеприимный прием, однако за ней лишь полуразрушенное строение, на металлические балках весело играют солнечные зайчики.

Мы проезжаем много миль, встречая по пути одни только заброшенные автозаправки, через щели в их бетонных площадках давно пробились и буйно разрослись зеленые побеги. Наконец нам попадается только наполовину заброшенная заправка. Мы останавливаемся возле единственной еще живой бензоколонки и выходим из машины немножко размять ноги. Девочка остается в салоне, не желая упустить шанс посидеть на водительском месте, пока мой муж заливает бак. Мы с мальчиком топчемся у машины и стараемся сладить с его новым фотоаппаратом.

Что я должен делать? – спрашивает мальчик.

Очень просто, говорю я ему, стараясь перевести малознакомый мне язык на тот, что хорошо знаю: представь, что ты не фотографируешь, а записываешь звуки эха. Но по правде говоря, между звукозаписью и фотографированием трудно провести какие-то параллели. Фотокамера способна запечатлеть в кадре часть ландшафта как целостный образ, тогда как микрофон, даже высокочувствительный параболический, – только фрагменты и отдельные детали звуковой картины.

Да нет, ма, я в смысле на какую мне нажимать кнопку и в какой момент?

Я показываю ему окошко видоискателя, объектив, регулятор фокуса и спусковую