Архив потерянных детей - Валерия Луиселли
Шрифт:
Интервал:
АРХИВ
В ленивых потоках полуденного солнца дети на поляне перед коттеджиком играют со своим отцом в апачей. Наш коттеджик пристроился на гребне холма в высокой долине, пологими волнами сбегающего вниз к основной дороге, невидимой нам с нашего места. Не видно отсюда и жилых домов, вокруг, сколько хватает глаз, только поля и пастбища, окропленные там и сям яркими брызгами полевых цветов, названий которых мы не знаем. Они белые и темно-лиловые, но я замечаю среди травы и редкие оранжевые вкрапления. Еще дальше на вольном выпасе бродит стадо коров, с видом невозмутимым и немного заговорщицким.
Насколько я могу судить со своей скамейки на веранде, игра детей сводится к тому, что они собирают тонкие ветки и прутья в подобии редкого леска, бегут с ними назад на поляну и выкладывают рядком на земле. Их игре время от времени добавляют перца мимолетные ссоры: девочка вдруг заявляет, что больше не желает быть индейской принцессой и никакой принцессой вообще, а вовсе даже ковбойшей. Мой муж напоминает ей, что у них в игре никаких белоглазых не предусмотрено. Разгорается спор. Под конец девочка с неохотой соглашается. Так и быть, она остается в апачах, но только пускай она теперь будет Лозен и только если ей будет позволено надеть вон ту женскую ковбойскую шляпу, что мы нашли в коттеджике, вместо этой повязки, все равно она все время сползает.
Я на своей скамейке одним глазом читаю книгу, а другим и то и дело поглядываю на их троицу. Как симпатично они смотрятся с моего места, чудесная картинка, так и хочется заснять их. Вообще-то я почти никогда не фотографирую собственных детей. Они ненавидят фотографироваться и всегда бойкотируют наши семейные фотосессии. Попроси их позировать для портретного снимка, и они выразят свое фе глумливой ухмылкой до ушей. А разреши сняться, как им хочется, строят рожи, делают поросячьи пятачки или корчатся, как припадочная нечисть в голливудских ужастиках. Словом, прикидываются теми еще оторвами. Наверное, другие дети перед объективом тоже ведут себя не лучше. То ли дело взрослые, уж они-то к ритуалу фотографирования относятся с благоговением почти религиозным. Принимают напыщенные позы или тщательно вымеряют улыбку; смотрят вдаль с патрицианским высокомерием или прямо в объектив зазывным взглядом порнозвезды. Взрослые позируют для вечности, дети – для мгновения.
Я иду в дом за поляроидом и инструкцией к нему. Я обещала мальчику изучить и то и другое, понятно же, что это мы что-то делали не так, раз аппарат у мальчика самый что ни на есть настоящий, а снимки выходят сплошь молочно-белыми. Я нахожу аппарат и инструкцию в рюкзачке мальчика, где кучей свалены игрушечные машинки, канцелярские резинки, комиксы и глянцево-алый швейцарский армейский нож. Ну почему, перебирая чьи-то личные вещи, каждый раз испытываешь грусть и пронзительную нежность к их хозяину, как будто в его отсутствие эти нехитрые пожитки обнажают всю хрупкость его бытия? Однажды я искала забытое сестрой удостоверение в ящике ее стола и поймала себя на том, что утираю рукавом непрошеную слезу, глядя на аккуратно разложенные карандаши, разноцветные скрепки и ее записочки-напоминания самой себе, небрежно начерканные на самоклеющихся листках: на этой неделе заехать к маме; не частить, когда говоришь; купить цветы и длинные сережки; побольше гулять. Поди пойми, почему такие бытовые мелочи способны рассказать о своем хозяине что-то очень личное и важное, и поди объясни, почему, когда рядом нет их хозяина, они вызывают такую грусть? Неужели только потому, что они часто переживают своего хозяина и нашему разуму легко вписать эти пожитки в контекст будущего, в котором их хозяина уже не существует? Материальность случайных вещей, которыми по ходу жизни обрастают наши любимые, невольно заставляет нас предчувствовать их будущее отсутствие.
Я возвращаюсь на скамейку и внимательно изучаю инструкцию к поляроиду. Дети и их отец теперь собирают булыжники и укладывают между воткнутыми в землю ветками и прутьями: булыжник, прут, булыжник, ветка. Каким же сложным языком написана инструкция. Но, кажется, я поняла: на новой фотобумаге для поляроида светочувствительный слой следует защищать от воздействия света, и, как только снимок выезжает из окошка выдачи, его необходимо поместить в темное место. Иначе он засветится. Тем временем дети и их отец успели отвоевать Техас, отбить атаки войск американцев и передать Техас во владение дружественным апачам, а сейчас как раз строят укрепления: булыжник, прут, снова булыжник. На цветной фотобумаге снимок проявляется за полчаса, на черно-белой – за десять минут. В течение этого времени снимок должен находиться в горизонтальном положении и в полной темноте. Один-единственный лучик света, и все насмарку, на снимке останется белая полоса. Инструкция рекомендует держать проявляющийся снимок в специально защищенном от света боксе, такой можно приобрести в фирменном магазине. А можно держать между страницами книги, пока все цвета и оттенки полностью не закрепятся.
Фирменного бокса у меня, разумеется, нет. Зато под рукой «Дневники» Зонтаг, я раскрою их и положу рядом, а как только выползет снимок, засуну его между страниц и захлопну книжку. Я наугад открываю «Дневники», смотрю номер страницы – 142-я. Прежде чем положить книгу на скамейку, я проглядываю текст, хочется убедиться, что случайная страница предрекает что-нибудь хорошее. Во мне неистребимо суеверное желание читать первые попавшиеся строки наугад в открытой книге, как будто она мой гороскоп на день. Пожалуйста: еще одно маленькое, но невероятное совпадение – текст на странице таинственным зеркалом в точности отражает момент, который я сейчас наблюдаю. Мои дети играют в апачей со своим отцом, а Зонтаг описывает очень похожую игру со своим сыном: «В пять утра крикнул, проснувшись, Дэвид – я бросилась в комнату + мы обнимались + целовались целый час. Он был мексиканским солдатом (следовательно, я тоже); мы изменили ход истории, так что Техас остался у Мексики. “Папочка” был американским солдатом».
Я беру камеру и через видоискатель оглядываю поляну. В конце концов мне удается поймать в кадр детей – выставляю выдержку, переставляю, снимаю. Как только аппарат выплевывает снимок, я осторожно принимаю его указательным и большим пальцами и тут же закладываю между страницами 142 и 143.
ДОКУМЕНТ
Снимок получается в оттенках коричневого: сепия, экрю (светло-серо-желто-коричневый), пшеничный (бежево-желтовато-коричневатый), песочный. Не подозревая, что их снимают, мальчик и девочка остановились возле возведенного заграждения в нескольких футах от веранды. Он сжимает в правой руке прут, она указывает рукой на опушку за коттеджиком, видимо, предлагает набрать там еще веток. Позади них узкая тропка вдоль сбегающей вниз к дороге длинной полосы деревьев повторяет плавные изгибы склона. Не могу объяснить почему, но вид у мальчика с девочкой такой, словно они отсутствуют в этой реальности, словно я вспоминаю их, а не сфотографировала здесь и сейчас.
Коробка II
§ ЧЕТЫРЕ ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ (7¾ × 5 дюймов)
«По звуколандшафтам»
«По акустемологии»
«По документированию»
«По полевым звукозаписям»
§ СЕМЬ КНИГ
Стивен Фельд[36] «Звук и настроение»
Роберт Франк «Американцы» (с предисловием Джека Керуака)
Салли Манн «Ближайшие родственники»
Путевые очерки Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Одноэтажная Америка»
Мюррей Шафер «Звуковой ландшафт»
Ребекка Солнит[37] «Как сбиться пути: практическое руководство»
«В поле: искусство полевой аудиозаписи» под ред. Кэти Лейн и Ангуса Карлайла
§ ТРИ КОМПАКТ-ДИСКА
Стивен Фельд «Голоса дождевого леса»
The Kitchen Sisters[38] «Утраченный и обретенный звук»
Скотт Смолвуд «Ветры пустыни»
§ ПАПКА «О КАРТАХ ЗВУКОВ» (ЗАМЕТКИ, ВЫРЕЗКИ, ФАКСИМИЛЬНЫЕ КОПИИ)
«Звук вокруг тебя», проект, Салфордский университет, Великобритания
The Soundscape Newsletter, информационный бюллетень, тома I–X, Всемирный форум по акустической экологии
NYSoundmap (акустическая карта Нью-Йорка), Нью-Йоркское общество по акустической экологии
«Фонотека Баия-Бланки», Аргентина
Бездокументные
В изгнании понимаешь,
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!