Версальский утопленник - Жан-Франсуа Паро

Среди всеобщего буйства Николя сохранял полнейшее спокойствие. Не желая выделяться на фоне остальных гостей заведения, он, делая вид, что много пьет, незаметно выливал содержимое бокала на ковер, но при этом говорил нарочито громко и оживленно, являя невнимательному зрителю картину пьяного веселья. Разыграв спектакль, он вытянулся на софе и притворился, что задремал, не упуская из виду ни одного из окружавших его субъектов и ловя каждое произнесенное слово. Неожиданно из-за стоявшей рядом ширмы, украшенной изображениями откровенных любовных сцен, до него донесся голос герцога — тот разговаривал со своим доверенным лакеем:

— Хорошо, я согласен, однако, Ламор, известно ли, от кого исходит это предложение?

— Черт побери, что об этом говорить! Разве ваша светлость не знает, кому это выгодно?

— Таких мало. Если только наши противники…

— Эти точно себе ни в чем не откажут. Листовки, памфлеты, замысловатая клевета — словом, из Лондона и Амстердама польются целые реки зловония! Но тут другое дело, тут круг ограничен, а именно в нем надобно искать устроителя тайны.

— Значит, посредник?

До Николя донесся сухой смешок.

— Ха! Вы его знаете, он участвовал в кое-каких экспериментах, в вечерах… у чана!

Настала очередь принца смеяться.

— В самом деле? Но конце концов, он же на него работает. Почему бы Горацию самому его не использовать?

— Очевидно, у него недостает смелости. Он предпочитает отсиживаться в сторонке; в случае если… и все, разумеется, повернутся в его сторону.

— А если…

— В этом случае вопрос не стоит, точнее, он встанет позже… Вы даете мне дозволение действовать по своему усмотрению?

— Сейчас не могу, но кто знает, как пойдут дела… Что ждет меня впереди? Нельзя же лишаться. Есть еще должность Великого Адмирала, которую занимает мой тесть Пантьевр, а ее я хочу сохранить для себя.

Воцарилась тишина. Казалось, слуга уже покинул своего господина, но вдруг раздался повелительный голос Шартра.

— Все ли предосторожности приняты? Никаких нитей, за которые можно было бы размотать клубок. Сделай так, чтобы все осталось между вами. Не хочу сказать. Но будь осторожен. Ты все понял?

Разговор завершился, и герцог, подхваченный под руки четырьмя девицами с обнаженными персями, отбыл в альков второго этажа. Чтобы сопроводить Шартра на борт корабля, Николя пришлось дожидаться утра. Во время долгого ожидания он, удобно устроившись в глубоком кресле, размышлял о подслушанном разговоре. Что за заговор зрел и против кого? Против Сартина? Пользуясь благосклонностью короля и королевы, министр, разумеется, приобрел немало врагов. Даже принц собирал порочащие Сартина сплетни. Вражда с генеральным контролером финансов Неккером также ослабила позиции бывшего начальника полиции. Однако некоторые реплики не позволяли утверждать, что целью заговорщиков является Сартин. Над разговором следовало хорошенечко поразмыслить, ибо ничто из того, что каким-либо образом относилось к герцогу, не следовало оставлять без внимания. И хотя Николя питал к Шартру определенное уважение, оно нисколько не влияло на его оценку его поступков. Он выбросил из головы все, что говорили ему Сартин и Ленуар, все их предупреждения. Только сейчас он понял суть порученной ему миссии. Конечно, он обязан обеспечивать безопасность важного лица, гибель или пленение которого стало бы роковым ударом для королевской армии; но главная задача его состоит в том, чтобы следить — это слово король произнес открыто — за человеком безнравственным и способным на необдуманные поступки, человеком, чье политическое прошлое отнюдь не свидетельствовало о его безупречной верности трону.

Через несколько дней после прибытия Николя в Брест флот выстроился на рейде. В четверг, 2 июля 1778 года, ровно в полдень, эскадра, усиленная американским линкором «Рейнджер» и захваченным в плен английским корветом «Дрейк», обогнув мыс Сен-Матье, тремя линиями вышла в открытое море. 9 июля, среди дня, адмирал д’Орвилье, приказав эскадре лечь в дрейф, собрал капитанов на борту «Бретани». Николя не приглашали, но и не возражали против его присутствия, поэтому он прибыл вместе со свитой герцога Шартрского и де Ла Мотт-Пике. Несомненно, и речи не было, чтобы заставить герцога подниматься по утыканному гвоздями трапу, держась руками за пущенные вдоль обшивки швартовые. Поэтому, несмотря на усложнявшую процедуру бортовую качку, воспользовались креслом, поднятым при помощи талей на верхнюю палубу, где выстроился почетный караул. Совещание не затянулось: командующий эскадрой огласил приказ короля, повелевающий всем кораблям «атаковать и захватывать любые английские суда как военного, так и торгового флота, ибо англичане нанесли оскорбление штандарту Его Величества, дерзнув напасть на фрегат „Ла Бель Пуль“».

С 10 по 18 июля эскадра неуклонно продвигалась вперед; лишь однажды, когда несчастный матрос с «Короны» сорвался и упал в воду, корабли замедлили движение и легли в дрейф. 11 июля на горизонте показались корабли противника. В ночь с 12-го на 13-е сломавшаяся рея разбила стекла в одном из офицерских отхожих мест «Сфинкса». В эту же ночь ветер разметал корабли в разные стороны, и утром пришлось вновь выстраивать их в линии. 15-го фрегат «Резвый» принял на борт баркас с семьюдесятью рыбаками: их флотилию, вышедшую в море на ловлю трески, уничтожили корсары Бостона, оставив морякам небольшую лодку, чтобы они могли добраться до берега.

Воспользовавшись свободными днями, Николя обходил корабль, знакомясь с жизнью на борту. Вступая в разговоры с матросами, он использовал свой дар находить дорогу к сердцам простых людей, свое природное обаяние, позволявшее ему без особого труда завоевывать людские симпатии. Несмотря на мундир, внушавший почтение, смешанное со страхом, матросы чувствовали, что положение его отличается от положения других офицеров, и видели, что известный своей справедливостью и доброжелательностью Риву окружил вновь прибывшего офицера вниманием и почтением. Поэтому они говорили с ним искренне и без принуждения. Николя сразу понял, сколь сурова повседневная жизнь моряка, и по достоинству оценил их преданность своему делу, хотя многие из них оказались на морской службе отнюдь не добровольно. Для некоторых служба во флоте стала чем-то вроде спасательной шлюпки, другие стали жертвами капризной судьбы или безжалостных рекрутеров. Прибытие на борт герцога Шартрского никого не обрадовало. Все видели, с каким надменным видом он отдавал команды, и прекрасно понимали, что из почтения к его титулу никто из офицеров не станет ему перечить.

— Надо полагать, кто-то очень испугался, что малыш, не дай бог, полезет в драку, а потому поставил его над всеми! — воскликнул как-то раз кто-то из матросов.

Николя подумал, что подобное высказывание вряд ли придется по вкусу Ла Мотт-Пике.

В свободное от командования время принц выдавал бесконечные тирады о преимуществах английской политической системы; но в основном проводил время за выпивкой, закуской и игрой в карты, разоряя офицеров как своего, так и других кораблей эскадры, дерзавших садиться с ним играть. Томясь от скуки и обладая неуемным честолюбием, герцог рвался в бой, надеясь поскорей заслужить вожделенное звание Великого Адмирала, дабы принять его из рук своего тестя, герцога де Пантьевра.