Мораль и разум. Как природа создавала наше универсальное чувство добра и зла - Марк Д. Хаузер

Эти два типа внешне довольно похожи, но их внутренние позиции существенно отличаются. Бихевиорист принимает решения о социальных взаимодействиях и отношениях, используя только свой опыт. Накапливая данные, бихевиористы по сравнению с остальными проводят больше времени в своем кругу. Они используют простую статистику, чтобы классифицировать население, разделяя всех на друзей или противников. Их предшествующие ассоциации определяют и их поведение, и их совместную деятельность с другими членами группы. Менталисты также используют опыт, направляющий их изыскания, но идут на один шаг дальше. Они делают выводы о том, что не подлежит наблюдению: о верованиях, желаниях и намерениях других членов группы. Они «читают» чужие мысли, используя информацию о том, что другие индивидуумы могут или не могут увидеть или что они знают или не знают, чтобы предсказывать их будущие действия. Менталисты делают предсказания о поведении в отсутствие опыта поведенческого взаимодействия с другими. Поисковую активность индивидуума они рассматривают как доказательство его осведомленности. Они не могут знать того, чего не могут видеть, предполагая, что другие чувства — слух, осязание или обоняние — не играют существенной роли. Менталисты могут использовать свое понимание внутреннего мира других людей, чтобы наставлять и вводить в заблуждение. Эта способность делать заключение по поводу того, что не подлежит наблюдению, означает, что менталисты лучше понимают поведение, потому что они идут глубже, стремясь понять мысли и чувства, которые лежат в основе поведения.

Теперь представим процесс моделирования на сетке. В нем мы ищем не только закономерности перехода от хаоса к порядку, но и понимание того, кто одержит победу и почему. Если оба — и бихевиорист, и менталист — способны к воспроизведению, у кого будет больше потомков, кто выиграет дарвиновскую «гонку с препятствиями», показателем которой служит генетическое процветание? Если один из них победит в репродуктивном соревновании, то есть место для действия отбора, который будет способствовать сохранению одного варианта, устраняя другой. Отбор будет благоприятствовать лучшему проекту при данных экологических условиях. Менталист более быстр и проницателен, чем бихевиорист, но оба они оказались перед вызовом новой среды обитания и абсолютно новых социальных взаимодействий. Бихевиорист сидит и ждет большего количества данных. Выбирая следующий шаг, он полагается на хорошо знакомые признаки. В итоге бихевиорист допускает глупые ошибки, будучи не способен провести различие между двумя действиями, которые выглядят очень похожими, но различаются, потому что одно было сделано преднамеренно, а другое случайно. В результате соревнования бихевиориста и менталиста все закончится организованной структурой индивидуумов, созданной менталистом. Причина в следующем: менталист может предсказать, что произойдет, прежде чем это случится. Он действует подобно хорошим шахматистам, которые видят на несколько шагов вперед и, таким образом, могут управлять своими противниками, заранее зная, где те будут терпеть неудачу или преуспевать. В дарвиновском соревновании побеждает менталист, а бихевиорист гибнет.

Еще несколько лет назад в большинстве статей, посвященных проблемам психического развития человека, можно было встретить утверждение, что мы — единственные менталисты, а все животные — бихевиористы. В то время как люди обладают уникальной способностью понимать мысли, чувства и состояния других, любой представитель мира животных способен воспринимать и оценивать только свое поведение. В книге «Дикий разум» (2000) я воспроизвел эту общепринятую позицию, в соответствии с которой животные не в состоянии делать выводы о «верованиях, желаниях и намерениях (других). Они испытывают недостаток в модели психического». Я следовал за этим комментарием, однако с большим количеством осторожных примечаний, которые основаны отчасти на размышлениях, отчасти на новых данных, полученных одним молодым аспирантом: «...мы должны быть осторожны, делая это заключение при наличии относительно небольшого набора результатов, слабых методов, неполной выборки видов и малого числа особей каждого вида». Здесь я хочу представить текущее состояние проблем в этой быстро меняющейся области, а также показать связь этих материалов с центральными идеями, которые Давид Примак сформулировал приблизительно двадцать пять лет назад[318]. Способно ли какоенибудь животное, помимо человека, проникать за пределы наблюдаемого поведения и понимать психические состояния и особенности других индивидуумов? Если так, какие психические состояния животные могут улавливать, используя эту информацию, чтобы предсказать поведение, прежде чем что-либо случится?

Два набора экспериментов, проведенные один на макаках, а другой на шимпанзе, доминировали в этой области вплоть до конца миллениума[319]. Оба вели к одному и тому же заключению: животные, даже шимпанзе, являются последовательными бихевиористами! Дороти Чейни и Роберт Сейфарт показали, что макаки, имевшие детенышей, выражали одинаковый уровень тревоги, независимо от того, приходилось ли их малышам уже видеть приближение хищника или нет. Неведение относительно опасности хищника чревато большими неприятностями. Но матери-макаки действовали так, как будто не было никакого различия между неосведомленными детенышами и теми, кто уже имел необходимые знания. Они также были не в состоянии принять во внимание тот факт, что детеныши уже могли видеть хищника и поэтому должны знать о подстерегавшей их опасности. И, как показано в других работах, та же самая история разыгрывается в жизни других видов обезьян. У бабуинов, живущих в саванне Ботсваны, например, матери не зовут к себе свое обеспокоенное потомство, хотя материнский призыв показал бы детенышам, что матери знают об их тяжелом положении.

Антрополог Дэниел Повинелли представил сопоставимые результаты, основанные на ряде исследований шимпанзе. В соответствии с общей идеей эксперимента шимпанзе входил в комнату для испытаний и при каждом условии имел возможность просить лакомство у одного из двух экспериментаторов. При каждом условии один экспериментатор мог видеть просьбу шимпанзе, а другой нет. Например, один экспериментатор стоял лицом к шимпанзе, другой повернулся к нему спиной; один экспериментатор смотрел в сторону, а второй прямо перед собой; один имел повязку на глазах, другой — повязку, закрывающую рот; один надел на голову корзину, а другой держал корзину сбоку от головы. За исключением одного человека, который повернулся к нему спиной, в то время как все другие стояли к нему лицом, шимпанзе в своем поведении не делал никаких различий между экспериментаторами. Его просьбы о лакомстве адресовались случайным образом, даже после долгого обучения[320].