Парижские мальчики в сталинской Москве - Сергей Беляков

До конца войны было далеко, но жизнь в столице стала немного ближе к мирной. Ремонтировали Московский университет, пострадавший от немецких бомб еще в 1941-м. Мужчины в гражданских костюмах и в шляпах встречались чаще военных. Появились и новые наряды. К американским “виллисам”, которые поставляли по ленд-лизу, прилагалась и шоферская форма – плащ или пальто из желтой американской кожи. Но раздавать работягам-шоферам столь роскошную по советским меркам одежду посчитали нецелесообразным. Кожаные пальто передали сотрудникам наркоматов, и они с гордостью носили заграничные наряды. Мур на их фоне уже не выглядел модником. С собой из Ташкента он привез старый, много раз чиненный пиджак, блузу, ватник. Да, Мур, которому зимой 1940–1941-го и перешитая московская шуба казалась “уродливой”, теперь носил простую советскую телогрейку. И это была не худшая деталь в его бедном гардеробе. Хуже были брюки с заплатами на коленках и заднице. К тому же и заплаты были другого цвета, более светлые, чем сами брюки.[176] Как в таком наряде пойдешь на концерт или в театр? А ведь было куда пойти. В концертном зале “Эрмитаж” гастролировал Ленинградский театр миниатюр. Зрителей привлекали именами Рины Зеленой и Аркадия Райкина, который становился уже суперзвездой советской эстрады. Даже в газетах его фамилию набирали крупным шрифтом. Гораздо более крупным, чем имя автора гимна ВКП(б) и будущего гимна СССР, лауреата Сталинской премии Александра Александрова. В Колонном зале Дома союзов тогда выступал его знаменитый Краснознаменный ансамбль красноармейской песни и пляски.

Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко развлекал зрителя комедиями Шекспира (“Виндзорские проказницы”), опереттами Лекока (“Дочь мадам Анго”) и Оффенбаха (“Прекрасная Елена”). Вернулся в Москву Театр имени Ленинского комсомола, где шли постановки “Живого трупа” и “Вассы Железновой”. В Московском театре драмы ставили актуальнейшую тогда пьесу Константина Симонова “Жди меня”. Большой театр еще оставался в Куйбышеве, но в его филиале шли спектакли. Осенью 1943-го можно было купить билеты и на “Травиату”, и на “Севильского цирюльника”. Возвращался в столицу Театр имени Вахтангова, его спектакли возобновятся с 1 октября.

В кинотеатрах шли в основном старые довоенные фильмы, причем не только отечественные, но и зарубежные. Люди снова шли смотреть “Большой вальс”, “Веселых ребят”, “Мою любовь” и даже несколько подзабытый шедевр середины тридцатых – мультфильм Александра Птушко “Новый Гулливер”. Но шли и новые, военные картины. Причем хорошие. Вот, скажем, “Воздушный извозчик”, где оперная певица Наташа (ее играет Людмила Целиковская) предпочитает умного и серьезного летчика Баранова (Михаил Жаров) знаменитому, но избалованному тенору. Или “Актриса”, где опять-таки театральная звезда, примадонна оперетты Зоя Стрельникова (ее играет красавица Галина Сергеева) бросает сцену, чтобы ухаживать за ранеными, и в госпитале влюбляется в майора Маркова (Борис Бабочкин). В сентябре 1943-го покажут снятый еще в 1941-м фильм Михаила Ромма “Мечта” – качественный, профессиональный, но безнадежно опоздавший с выходом на экран. Даже гениальная игра Фаины Раневской не спасала. Многим ли было интересно смотреть на страдания бедняков в буржуазной Польше, когда миллионы людей вспоминали недавние бомбежки, выменивали на базаре водку на крупу или муку, делили на день хлебную пайку и с надеждой и страхом ждали, что принесет почтальон: письмо или похоронку? Нет, герои Жарова, Бабочкина, Сергеевой и даже Целиковской казались понятнее и ближе. К тому же в этих фильмах было много хорошей музыки: Леонкавалло и Чайковский, Кальман и Оффенбах.

Между тем примет будущей мирной жизни становилось всё больше. На центральном стадионе “Динамо” и на небольших стадионах в Сокольниках (стадион “ЦДКА”), в Черкизово (“Сталинец”), в Лефортово (стадион Московского военного округа) шли матчи чемпионата Москвы по футболу. В лидеры снова вышли московские динамовцы, а их главными соперниками стали армейцы – футболисты из ЦДКА, будущей легендарной “команды лейтенантов”. После войны эти команды станут советскими суперклубами, которые несколько лет будут оспаривать общесоюзное футбольное первенство.

В Большом зале Московской консерватории триумфально исполняли Шостаковича – и не знаменитую уже блокадную Седьмую симфонию, а вполне мирную балетную сюиту “Золотой век”. Советская пресса рассыпалась в комплиментах Шостаковичу: “Поражает не только огромное расстояние, которое отделяет сегодняшнего Шостаковича от поры его музыкальной юности, но и многогранность таланта художника, с такой индивидуальной яркостью и силой проявляющего себя в самых различных жанрах искусства. Яркость музыкальных образов, смелость художественного воображения, блеск оркестровки – всё это сохраняет за музыкой «Золотого века», при всей незатейливости ее содержания, жизненность настоящего искусства”,1175 – писал на страницах “Вечерней Москвы” музыковед Семен Шлифштейн.

Хотя первые страницы газет были по-прежнему заняты сводками Совинформбюро, репортажами с фронта и патриотическими статьями, на третьи и четвертые вернулись развлекательные материалы. “Вечерняя Москва” рассказывала, как шимпанзе по кличке Парис проучил сотрудников Московского зоопарка. Они полили его из брандспойта, но умный и сильный обезьян отнял у них шланг и сам хорошенько облил обидчиков.1176

В моде был Коктейль-холл, островок западной жизни в СССР, причем жизни красивой. Два этажа, лестница с роскошными перилами. Оркестр играл джаз. Люстры сверкали хрусталем, ноги ступали по ковровым дорожкам. Посетители заказывали себе настоящий шартрез, ликер “Какао-шуа”, сливки с ликером мараскин, коктейли “Кларет-коблер”, “Маяк” (шартрез с коньяком, яичным желтком и мускатным орехом), “Шампань” и еще многое. Чтобы попасть туда, надо было отстоять большую очередь, и швейцар бдительно следил, соблюдают ли товарищи посетители дресс-код. Слова этого у нас еще не знали, а пускали в зал далеко не каждого. В Коктейль-холле можно было встретить настоящих иностранцев – сотрудников британской и американской военных миссий. В январе 1944-го откроется коммерческий ресторан “Астория”. О нем даже в наши дни знают и те, кто никогда не бывал в Москве.

Увы, всё это было теперь не для Мура. Два года войны разогнали инфляцию. На черном рынке и в коммерческих ресторанах цены казались запредельными.

До войны на две тысячи рублей можно было безбедно жить полгода, а теперь килограмм картошки на рынке стоил 90 рублей.1178 “Картошка, конечно, самое заманчивое”1179, – это говорит уже не герой Кондратьева, это пишет Георгий Эфрон. По свидетельству будущего сокурсника Мура по Литинституту, обед Мура состоял из нескольких вареных картофелин “в мундире”, с которых он сдирал кожуру своими “тонкими пальцами”1180, и куска черного хлеба.