Большой облом - Владимир Хачатуров

– Если вас не затруднит, Джим, я бы попросил привести его дословно.

– Ничуть, сэр! Я запомнил дословно. Цитирую. Южноморск – это великий оазис свободы и здравомыслия в этой порочной, чуждой, пьяной, не знающей Бога, шизофренической стране. Конец цитаты.

– Он не любитель выпить?

– Не больше обычного. Коктейль, бокал вина за обедом…

– Наркотики?

– Не думаю, сэр. До сих пор ничего такого, что позволило бы квалифицировать его поведение как неадекватное, не замечалось. А вы не хуже меня знаете, как неосторожны наркоманы…

– Но разве это лирическое отступление в шифрованном донесении в его стиле? – настаивал Райен.

– Трудно сказать, сэр. Все-таки он плейбой, артист, а значит, так или иначе, пленник собственного воображения и эмоций. Сбои у таких людей просто неизбежны.

– Хорошо, если это просто сбой, – заметил директор и многозначительно прислушался к Баху.

– Если я вас правильно понял, сэр, вы подозреваете, что он находится под контролем и это лирическое отступление является попыткой сообщить нам об этом?

– Вы бы пропустили такого рода отступление от темы в донесении вражеского агента, работающего у нас пол колпаком?

– Это исключено.

– Недооценка противника, Джим, обычно заканчивается провалом операции. А это сказывается на карьере, знаете ли.

– Что же тогда, сэр? Я теряюсь в догадках.

– Для всех нас было бы лучше, если бы мои заместители имели обыкновение хотя бы изредка теряться в разгадках, – пошутил директор и молодо улыбнулся. Сочетание дурацкой шутки с неотразимой улыбкой произвело на заместителя столь удручающее впечатление, что он, не сдержавшись, хмыкнул. Затем промокнул губы платком и поднял на Райена виноватые глаза.

– Вот-вот, – изрек босс, бросая пронизывающий взгляд на своего заместителя, – все мы время от времени глупим, и Квилп не исключение. Господи, да ему с его кличкой ничего другого и не остается.

– Он сам ее выбрал, сэр.

– Я был бы крайне удивлен, Джим, если бы это сделали вы…

– Сэр! – вдруг вскричал Трегарт, окончательно утратив весь свой британский лоск. – Идея! Мне кажется, я понял, на что намекает Квилп этим лирическим отступлением.

– Любопытно было бы послушать, – поощрил начальник подчиненного.

– Этим замечанием Квилп хотел довести до нашего сведения, что слухи о психотропном оружии есть дезинформация русских спецслужб. Мы полагаем, что такое большое количество сотрудников ФСБ в Южноморске объясняется желанием русских защитить свои тайны от разглашения, а на самом деле это ловушка для наших и не только наших агентов, сэр…

– Браво, Джим! – улыбнулся своей обычной ледяной саркастической улыбкой директор. – Жаль, что не могу себе позволить доложить Президенту об этом, сославшись в качестве неопровержимого доказательства на вашу догадку и на лирический пассаж, допущенный моим агентом в сеансе радиосвязи…

– Я добуду факты, сэр! – загорелся молодым задором Трегарт.

– Разрешите задействовать в этой операции Свивеллера, сэр.

Райен не спешил с ответом. Взяв пульт дистанционного управления, он увеличил громкость. Кабинет наполнился тяжкими размышлениями о вере и сомнении, внутреннем единстве и внешнем раздрае, о непосильном долге человека и благой воле Творца, о невозможности соединить все это иначе, как только на краткий миг прозрения, который нельзя забыть и нет сил вечно помнить…

– Я согласен, Джим, задействуйте Свивеллера. Но, – директор в упор взглянул в глаза Трегарта, – не забывайте, в Белом Доме почти на сто процентов убеждены в существовании если не готового к употреблению психотропного оружия, то, по меньшей мере, далеко продвинутых разработок по нему.

Трегарт молчал: казалось, тоже был заворожен музыкой. На его высоком лбу выступили капельки пота.

– Не мне вам объяснять, – продолжал директор, – что Россия – это такая страна, где все возможно: и самое плохое, и самое хорошее. Поэтому, до чего бы вы не докопались, доказательства должны быть убедительными.

– Я понял, сэр, – Трегарт встал, с чувством пожал протянутую боссом руку и удалился.

Оставшись в одиночестве, Райен помедлил, понизил звук, дотянулся до кнопки звонка и трижды нажал ее. Дверь немедленно отворилась, впустив секретаршу со стенографическим блокнотом в руках.

– Да, сэр?

– Диктовка для папки «личное», Хелга. Совершенно секретно. Без копирки.

Секретарша села, открыла блокнот, навострила уши.

– По просьбе моего заместителя Джима Трегарта, курирующего Отдел России и Европы, разрешил задействовать в операции «Итака» особо ценного агента Свивеллера. Сделал это, исходя из интересов американского народа, Президента США и Господа Бога. Записали?

– Да, сэр.

– Напечатайте, проштемпелюйте, поставьте число, час и минуты. Принесете на подпись ровно через тридцать минут. Прием временно, впредь до особого распоряжения, прекратить.

– Слушаюсь, сэр.

Как только дверь за секретаршей закрылась, Райен увеличил громкость, встал и направился в ванную.

Когда лейтенант Рябько бывал не в настроении, он запирался в своем служебном кабинете и с головой погружался в бумажную рутину, которой его исправно снабжал макулатурный отдел. В недавнем прошлом, пребывая в таком состоянии, лейтенанту и в голову бы не пришло усугублять хандру документацией, но стажировка в Штатах приучила его игнорировать психологические провокации упорным подъемом рабочего тонуса. Привычки, приобретенные в Америке, Рябько ценил, поскольку все они, за малым исключением, оказались полезными и продуктивными. Вот и сегодня, морщась от самопринуждения, засел с утра в своем кабинете и старательно вчитывался во всю эту муть – раппорты, протоколы, объяснительные, докладные, – на которые так щедра жизнь правоохранительных органов. Однако, как он ни сосредоточивался, как ни напрягался, мысль его то и дело отвлекаясь от должного, обращалась к сущему, а именно – к потерпевшей Ольге Филиппенко. Вот уж кому прозвище подходит один к одному, так это к ней. Видимо, умный человек его ей пришпандорил. С ней действительно можно обалдеть, да еще как основательно! Причем не только в постели, но и вне нее. Чаще даже вне, чем в ней. Ведь всем уже ясно, что этот злосчастный Суров к ее избиению с изнасилованием не имеет никакого отношения. Дело пришлось закрыть не только из-за внезапного исчезновения подозреваемого, но и в виду отсутствия улик против него. А она менять свои показания отказывается наотрез. Сколько раз ей лейтенант и по-хорошему и по-плохому намекал внести в эту филькину грамоту некоторые изменения (дескать, спросонку толком не разобрала, кто меня садистски поимел против моей доброй воли, но подозреваю, что это мог быть гражданин Суров И. В.), все безрезультатно. Пришлось даже до грубостей опуститься, до недостойных упоминания подробностей снизойти: тем импульсивным сумасшедшим трахом в больничной палате попрекнуть. Не оттого ли она, что ее логикой в угол загнали, раком встала? Вагинальной взяткой особо крупных размеров подкупить его пыталась? Так ведь нет, не проняло. Даже наоборот: глазища вытаращила в великом изумлении: это же моя любимая поза! Да и понравился ты мне, Серенький, так круто, так вдруг, что никаких блядских, то есть божеских сил не было сдержаться… Бог-то тут причем? А она только гляделками своими хлопает: что ты, Сереженька, что ты, Бог все видит, не даст соврать!.. Тоже мне богомолка, весталка, жрица Изиды-сластотерпицы…