Шелковый путь. Дорога тканей, рабов, идей и религий - Питер Франкопан

В 1910 году сэр Эдвард Грей снова писал о необходимости пожертвовать отношениями с Берлином: «Мы не можем установить политическое взаимопонимание с Германией, которое приведет к развалу союза с Россией и Францией»[1296]. Целеустремленность такого подхода особенно остро ощущалась в Санкт-Петербурге, где уже разгадали «ухаживания» британцев и оценили возможности, которые они открывали. «Мне кажется, – размышлял министр иностранных дел России Сергей Сазонов в конце 1910 года, – что Кабинет министров в Лондоне рассматривает англо-русскую конвенцию 1907 года с точки зрения азиатского интереса Англии».

В таком случае, продолжал он, казалось, что Великобританию можно подтолкнуть к ценным торговым уступкам, для того чтобы «поддерживать столь ценную для них конвенцию»[1297]. Это было проницательное наблюдение.

Когда в 1910 году российские войска принялись предпринимать вылазки в Монголию, Тибет и Китайский Туркестан, британские обозреватели едва могли сдержать сильную встревоженность[1298]. Расширение сферы влияния России лишь подчеркивало слабость позиций Британии. Едва ли ситуация могла стать хуже, чем описывали пессимистичные прогнозы Грея весной 1914 года. Такая же история повторилась в Афганистане, Тибете, Монголии и Персии: «Мы хотим что-то получить, но нам совершенно нечего отдать». В Персии, которой «ничего не оставалось», кроме как сдаться России, отмечал он, пока не было никаких рычагов, как в Афганистане. Хуже того, «Россия готова занять Персию, а мы нет»[1299]. Британия была истощена, по крайней мере в Азии. Это, несомненно, был конец игры. Вопрос заключался в том, когда и где он наступит.

По мере того как начинались реальные трудности, британские чиновники не упускали из виду, что они не должны допустить самый кошмарный сценарий, который мог бы ухудшить и без того шаткое положение, – союз России и Германии. Эти страхи некоторое время преследовали британских политиков. Важным элементом англо-русского альянса 1907 года было сотрудничество и обеспечение статус-кво, который был бы взаимовыгодным. Чтобы поддерживать баланс, сэр Артур Николсон подчеркнул в разговоре с Греем, что очень важно «удержать Россию от движения в направлении Берлина»[1300].

Чувство паники усугублялось продолжающимся ростом возможностей и амбиций Германии. Оживленная экономика Берлина и рост военных расходов Германии представляли источник беспокойства. Некоторые высокопоставленные чиновники британского Министерства иностранных дел не сомневались, что целью Германии было «получить перевес на территории Европы», и это обязательно приведет к военному столкновению. В конце концов все империи сталкивались с вызовом от врагов, напомнил сэру Эдварду Грею Николсон: «Лично я уверен, что рано или поздно нам придется столкнуться с Германией». Сейчас же было крайне важно, чтобы Франция и Россия были довольны[1301].

Германия была способна дестабилизировать хрупкое равновесие в Европе, а следовательно, и за ее пределами. Это означало начало урагана.

Опасения, что Россия окажется на стороне союза Центральных держав (Германия, Австро-Венгрия и Италия), обострились. Разрушение отношений между Британией, Россией и Францией, а также «уничтожение… Антанты» воспринималось как главнейшая цель Берлина[1302]. «Мы действительно напуганы», – отметил Грей позднее, говоря о том, что Россия может соблазниться оставить Антанту[1303].

Эти опасения были небезосновательны. Посол Германии в Персии, например, признал, что пока в этой стране «ничего не получилось», но полезные уступки со стороны Санкт-Петербурга можно получить в других местах, если его интересы в Персии окажутся в опасности[1304]. Именно это стояло за встречей кайзера и царя Николая II в Потсдаме зимой 1910 года. Кроме того, на высоком уровне прошла встреча министров иностранных дел. Это только усилило тревоги о том, что «европейские группировки», как их назвал сэр Артур Николсон, могут быть полностью пересмотрены в ущерб Британии[1305].

Подозрения насчет Германии и ее действий (реальные и воображаемые) повредили психику британских дипломатов еще до создания союза 1907 года. За 3 года до этого сэр Фрэнсис Берти, которого вскоре назначили послом в Париже, получил письмо от одного из служащих Министерства иностранных дел, в котором говорилось о важности того, чтобы миссию во Франции возглавлял «кто-то, чьи глаза открыты и кто может разглядеть махинации Германии». В ответ Берти написал, что Германии не стоит доверять: «Она никогда не делала для нас ничего, кроме вымогательства. Она насквозь фальшива и является нашим экономическим и политическим врагом»[1306].

Ирония заключалась в том, что немецкая угроза сама по себе подкреплялась ощущением уязвимости среднеевропейской страны, которая столкнулась с возможностью быть застигнутой врасплох франко-русским союзом, который обсуждал возможность военного сотрудничества и совместной превентивной атаки. Это было незадолго до того, как зародившиеся страхи оказаться меж двух враждебных государств привели к тому, что высшее командование Германии стало разрабатывать свою собственную линию поведения. В период после заключения франко-русского альянса в 1904 году начальник генерального штаба армии Германии, граф Альфред фон Шлиффен выступил с предложением, основанным на опыте 1870 года, когда Франция была практически растерзана. Он предложил сценарий, согласно которому армия кайзера должна нейтрализовать Францию, прежде чем двинуться на восток, чтобы разобраться с Россией.