Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура - Борис Николаевич Тарасов

лютеран люблю богослуженье”) сомневающегося рассудка. Но именно потому, что он с тягостью носил их в себе и ясно представлял возможные отрицательные пределы, он одновременно видел единственный выход который заключался, по его мнению, для человека вообще в “сверхъестественном”, в “Безумии креста”. Сам поэт, подобно пушкинскому “страннику”, напрасно бежал к “Сионским высотам”, хотя и устремлялся к ним как к источнику “спасительного света”. По наблюдению И.С. Аксакова, недосягаемая высота христианского идеала подавляла волю Тютчева, а сознание ограниченности человеческого разума не восполнялось всецело “живительным навозом веры”. Сам поэт признавался, что его христианство имело во многом умственный характер и недостаточно затрагивало сердце. Отсюда и возникает различные несоответствия между взыскуемым нравственным совершенством и реальной жизнью, что снова и снова приводило его в привычно невыносимое состояние отчаяния и тоски. К. Пфеффель говорит также о сосуществовании в Тютчеве “двух натур”: с одной стороны, скептической и земной. Подавляемой страхом небытия и страстно цепляющийся за жизнь, а с другой – религиозной и мистической, способной на вдохновенные пророчества.

Сказанного достаточно, чтобы представить себе, возвращаясь к прерванной мысли, что не только духовно интеллектуально, но и психологически русский поэт был именно тем благодарным читателем, которому, среди прочих, была адресована книга французского философа. Можно сказать, что Паскаль описывал пребывание человека в мире как постоянно длящуюся драму, которую в своем личном бытии по-своему воплощал и Тютчев и которая самим автором “Мыслей” была преодолена. Апология христианской религии, как отмечалось ранее, была обращена к сомневающимся, маловерам и полуверам, а также к взлелеянным эпохой Возрождения вольнодумцам (буквально “сильным умам” – esprits forts), отрицавшим “сверхъестественное” в естественном и заявлявшим, подобно мольеровскому Дон Жуану, о своей вере лишь в то, что можно увидеть и потрогать. “Атеизм является признаком ума, – соглашается Паскаль, – но только до известной степени”: можно ли гордиться положением вещей, ведущих человека к “ожиданию безнадежного уничтожения среди непроницаемого мрака”?

Автор “Мыслей” оказался живым свидетелем “переворачивания” средневековой картины мира, когда теоцентризм уступил место антропоцентризму, утверждавшему человека мерой всей действительности, целиком зависимой от его планов и деятельности зависимой, действительности, а религиозные догматы стали замещаться истинами, основанными на опытных данных и рациональном анализе.

Этот антропологический поворот, определивший кардинальный сдвиг общественного сознания и изменивший основное русло развития истории, стоит в центре внимания и Тютчева, который возводит к нему характерные проявления “нашего века” и оценивает его как “самовластие человеческого я”.

Аргументация Паскаля в критике самых разных проявлений и границ “апофеоза человеческого я”, несомненно, должна была привлечь согласное внимание Тютчева. По мнению французского мыслителя, провозглашенное возрожденцами величие независимого человека есть опасный крен в сторону его самообожествления, иллюзорность которого раскрывается в онтологической недостаточности и превратном действии духовных сил предоставленного себе самому человека. Чтобы привести души безразлично спокойных и бессознательно “гордящихся” людей в состояние плодотворной удрученности, с одной стороны, а с другой – расположить встревоженные сердца и неудовлетворенные умы к восприятию религиозных истин, автор “Мыслей” прибегает к таким близким для них понятиям и проблемам, как разум, счастье, наслаждение, самолюбие и т. п. То есть, он использует выделенный Возрождением антропологический принцип, исходит из общего рассмотрения человеческой природы, из наблюдений (их каждый может проверить) над сложным богатством конкретной внутренней жизни людей, над неизгладимыми противоречиями и напряженными в любой среде живой действительности.

С особой настойчивостью Паскаль подчеркивал в своей философии неискоренимую двусоставность человеческого существования (неизбывное сращение в нем элементов величия и ничтожества), чтобы затем показать ее изначальный источник. По его наблюдению, люди словно забыли о своих онтологических слабостях, совсем не думают о них и, тем самым, оказываются как бы слепыми по отношению ко многим последствиям своих амбициозных планов и решений. Их несовершенство вполне очевидно и явственно проступает в суетливой и самозабвенной житейской активности, теряющий всякий смысл при созерцании вечного бытия. Пусть человек, как бы призывает автор “Мыслей” своих читателей, среди которых Тютчев – подчеркнем еще раз – был, по всей вероятности, одним из самых благодарных и восприимчивых, отойдет хотя бы не мгновение от привычных дел и посмотрит на природу во всем ее объеме. Тогда он подумает, что и просторная наша земля, и ослепительное светило, словно вечная лампа повисшее над ней, и катящиеся по небесному своду звезды, и вообще весь видимый мир – лишь незаметные песчинки в обширном лоне природы. И все пространства, которые мы можем вообразить, являются лишь атомом по сравнению с действительностью. “Это бесконечная сфера, центр которой повсюду, а окружности нет нигде”, так Паскаль обозначает “ландшафт”, на котором убывают быстротечные дни всякой жизни и который изменяет “суетливое” сознание.

Тогда человек, запрятанный в определенном жизненном уголке вечной и бесконечной природы, может взглянуть с космической точки зрения на землю, государства, города, на самого себя и смысл своего существования и по справедливости оценить их. Что такое человек в бесконечности? Ответить на этот вопрос могла бы только сама бесконечность. Но ответа от нее, и “это вечное молчание бесконечных пространств ужасает меня”. «Я не знаю, кто меня послал в мир, что такое я. Я в ужасном и полнейшем неведении. Я не знаю, что такое мое тело, чувства, душа, что такое та часть моего “я”, которая думает то, что я говорю, которая размышляет обо всем и о самой себе и все-таки знает себя не больше, чем все остальное. Я вижу эти ужасающие пространства вселенной, которые заключают меня в себе, я чувствую себя привязанным к одному уголку этого обширного мира, не зная, почему-то короткое время, в которое дано мне жить, назначено именно в этой, а не в другой точке целой вечности, предшествовавшей мне и следующей за мной. Я вижу со всех сторон только бесконечности, которые заключают меня в себе, как атом; я как тень, продолжающаяся только мгновение и никогда не возвращающаяся. Все что я сознаю, это только то, что я должен скоро умереть; но чего я больше всего не знаю, это смерь, которой не умею избежать. Как я не знаю, откуда пришел, так же точно не знаю, куда уйду… Вот мое положение: оно полно ничтожности, слабости, мрака». Так, по Паскалю, начинает размышлять человек, забывший на минуту о житейских делах и окинувший мысленным взором сотворенный мир.

Но наименьшая в природе величина, переводит разговор французский мыслитель в противоположную плоскость, открывает человеку новую бездну неизмеримости, и в пределах атома можно представить себе с отрицательным знаком бесконечность миров, уходящих в беспредельность небытия. И он так определяет общее положение человека посреди двух неизмеримостей: “Ничто в сравнении с бесконечностью, все в сравнении с ничем