Оникромос - Павел Матушек

разворачивалась, чтобы смотреть прямо на него…

Баркельби лежал на боку, согнувшись пополам, и его спазматически рвало кровью во внутренности скафандра. Он задыхался, хрипел, отчаянно боролся за дыхание, и все же он слышал Зерготта очень отчетливо.

«Прекрати! Это отвратительно и жалко».

Презрительный тон его голоса помог Баркельби собраться с мыслями.

– Черт, ты убьешь меня… – прохрипел он.

«С тобой все будет хорошо. Ты откусил кусочек своей щеки и проглотил много крови, так что теперь твой желудок пытается избавиться от этой гадости. Его трудно удивить. Ты ведешь себя точно так же, как на корабле. И это означает, что мы снова вернулись к исходной точке».

– Но это Сэд, этот амфибиец меня туда уложил.

– Нет. Он только тебе сказал, что сделал это.

– Как видишь, я не хочу ссориться. Я сделаю все, что ты хочешь, только умоляю, прекрати это, перестань меня мучить.

«Очень хорошо. Я думаю, ты уже готов взглянуть на то, что выглядит как смерть».

– Ты сказал, что со мной все будет в порядке!

«Тебя здесь нет, как с тобой может что-то случиться? Ты должен как бы, хм… нырнуть, или же переместиться… – очень трудно подобрать правильное слово. В любом случае тебе нужен хороший пример, то есть правильная смерть».

– Как скажешь…

«Какой вежливый! Как слушает! Но видит ли?»

– Что?

«Не притворяйся. Ты обещал, что постараешься».

Баркельби сел. Он почувствовал, как теплая рвота стекает вглубь скафандра, но старался не обращать на это внимания. Он проигнорировал пульсирующую в правой щеке боль, закрыл глаза и сказал дрожащим голосом:

– Хорошо. Покажи мне. Теперь буду…

Она стояла обнаженная перед палаткой. Баркельби смотрел на нее против солнца, потому она выглядела лишь темным контуром стройного тела, неподвижного и лишенного деталей. Особенно четко он видел ее узкие бедра; возможно они казались слишком мальчишескими, но оттого не менее сексуальными. Он мог часами созерцать эту картину, но ему стало любопытно, что же ее так заинтересовало. Баркельби вышел из палатки и обнял Сихамур за плечо. На горизонте массивный шар кроваво-красного солнца медленно тонул в песках пустыни. Дюны пропитались багровым сиянием. Гигантский купол безоблачного неба пересекали поперек две параллельные черты – канаты Альпанейской Лебедки, казавшиеся с такого расстояния тончайшими нитями мерцающей багровым цветом паутины. Эффектно угасающий день уступал место ночи, прохладное дыхание которой все явственней ощущалось в воздухе. Тело Сихамур покрылось мурашками.

– В такие моменты я знаю, зачем я здесь, – сказала она.

– Я тоже, – прошептал ей на ухо Баркельби и провел ладонью вниз по теплой спине.

Он хотел схватить ее за твердую ягодицу, но она, смеясь, вырвалась и прыгнула в палатку. Он не позволил ей долго ждать.

Где-то в центральной части анафериканского континента находится обширное пустынное плато. Им не указали точное место его расположения, поскольку это была совершенно секретная информация, а для работы – абсолютно избыточная и лишняя. Комисори, которые перевозили их туда воздухоплавательной лодкой, называли эту выветренную землю Ун-ку. Ни Баркельби, ни Сихамур, ни люди, с которыми они работали здесь, понятия не имели, что означает это слово, но они также не сомневались, что за ним скрывается нечто, имеющее некое отношение к необычной особенности данной пустыни. Дело в том, что это единственное место во всей Анаферике, откуда видны пересекающие небо канаты Альпанейской Лебедки, и по непонятной причине, все споры, которые периодически отрываются от этих канатов, падают именно здесь, в этой глуши, всегда приземляясь в радиусе около двухсот миль от огромного белого камня, расположенного в центральной части пустынного плато.

В задачи Сихамур, Баркельби и других рабочих, размещенных в четырех лагерях, которые на карте Ун-Ку стояли по углам квадрата со стороной длиной около девяноста миль, входило находить эти оторвавшиеся споры, следить за тем, чтобы их не захватили формики Килиманаруса, и наблюдать за ходом погрузки их в воздухоплавательные лодки для доставки в Енеропу. Труднее всего было, конечно, искать, потому что редко можно было заметить падение спор, но Зерготт Баркельби и Керратос – сознательная рапира Сихамур, всегда могли навести на верный след.

Охрана спор только на первый взгляд была сопряжена с риском. Достаточно было провести несколько в полевых условиях, чтобы понять, что на Ун-ку нет даже намека на присутствие вражеских формиков. Потому они разъезжали по пустыне на вездеходе, слушали советы Зерготта и Керратос, обнаруживали все споры и спокойно ожидали возле них прибытия воздухоплавательной лодки с мощными комисори, которые затаскивали споры на борт и улетали вместе с ними в сторону Енеропы. Никто не знал, зачем это нужно делать и действительно ли споры отправляются в Енеропу, но и никто не пытался ничего выяснить, потому что все люди, которые этим занимались, включая Сихамур и Баркельби, давно разучились задавать вопросы. К тому же Баркельби был настолько опьянен любовью к Сихамур, что ему было плевать на все, и думал он только о том, как сделать ей приятное, чем удивить, как вызвать улыбку на ее лице, а также в какой позиции они еще не занимались любовью и что они будут делать, когда закончат работу для Алпанейской Лебедки. Последний вопрос особенно беспокоил Баркельби, потому что, как известно, любой, кто попадает в пустыню Ун-ку, проводит здесь максимум четыре года, после чего автоматически попадает в ряды агентов Молака. А это открывает множество интересных возможностей, в том числе выгодные и очень хорошо оплачиваемые должности на консульской службе. Баркельби любил представлять, как в ближайшем будущем они вместе переедут в Енеропу или в Азею и поселятся в одном из этих роскошных консульств. Это был его любимый способ проводить свободное время, и потому он не мог понять, почему Сихамур вообще не хочет говорить с ним об этом, не отвечает на вопросы, меняет тему и избегает его взгляда. Он подозревал, что у нее есть свои причины, и понимал, что ни в коем случае не следует давить на нее. Она сама все расскажет, когда будет к этому готова. И если в итоге она все-таки откажется от такого предложения, ему придется смириться, ведь он любит ее такой, какая она есть. Правда же? Правда?! Он говорил себе это, но все равно не мог успокоиться. Он мысленно ругался и продолжал задавать ей каверзные вопросы.

Казалось бы, все шло как нельзя лучше. Они ладили и умело отыскивали споры. Это могли быть и пятиугольные кристаллы с утопленными в них смазанными фигурами, которые двигались со скоростью улитки, словно были заключены в капсуле чужого времени; и угловатые глыбы замороженной желчи, источавшие космический