Оникромос - Павел Матушек

– Откуда я буду знать, что…

– Ты поймешь. Давай, иди, это далеко.

Баркельби двинулся к колесам. Ему очень хотелось верить, что на этот раз все будет не так плохо, как во время аудиенции у Матери Императрицы, и, казалось бы, у него не было причин бояться, потому что Лебедка ничем не напоминала Беленуса. Можно было спокойно смотреть на нее днем, и ее присутствие не было ни подавляющим, ни смертоносным, как у Матери, Трооха или Килиманаруса. Однако проблема заключалась в том, что все сведения о Лебедке, публикуемые в книгах и газетах, распространялись через организации, подобные Молаку, а Баркельби слишком часто сталкивался с их ложью и подтасовками, чтобы доверять тому, что они говорят. Конечно, он понимал, что они вынуждены так поступать. Он знал, что у них нет другого выхода, ведь агенты Молака во что бы то ни стало стараются скрыть от людей то, что не только никак невозможно понять, но даже и пытаться не следует. Их ложь поэтому была в высшей степени необходима. Она являлась последней линией обороны, единственным смыслом, который остался на человеческой стороне реальности, подобно одинокой часовне в пустыне, обозначающей границу, за которой безраздельно правят высокие барханы мыслящего песка, внимающего голосу ветра и безразличного к существованию человека. К сожалению, осознание себя объектом подобных манипуляций окончательно лишает веры в ложь ради успокоения, и поэтому Баркельби не мог чувствовать себя уверенно, когда приближался к ступице Лебедки.

Гладкая скальная платформа имела не менее двенадцати миль в диаметре, и чтобы добраться до ступицы, Баркельби нужно было преодолеть половину этого расстояния. Все было так, как говорила Сихамур, Баркельби предстоял длинный путь, и он ускорил шаг. Колеса с каждым шагом всё увеличивались в размерах, пугая Баркельби, но страх все же не был настолько силен, чтобы вынудить его отступить.

Энергичная прогулка на свежем воздухе придала тонуса и оказалась довольно приятной. Баркельби это не удивляло. Это была первая приличная разминка с тех пор, как он покинул этот унылый госпиталь, где его держали целых три недели, хотя симптомы дизентерии исчезли уже через два дня. Достаточно было только ввести антибиотик и хорошенько напоить. Баркельби допускал возможность того, что врачи получили приказ задержать его до прибытия Сихамур, но решил, что даже если это и так, правды он никогда не узнает, никто не признается ему, зачем это было разыграно, а потому бросил бесплодные рассуждения. Однако расслабившись в больнице и предавшись свободным размышлениям, он припомнил, когда впервые прочел об Альпанейской Лебедке. Это было три года назад, в сентябре. Баркельби плыл тогда в Локудон на плановый вызов Молака и нашел в каюте ищейки зачитанный экземпляр престижного журнала «The National Belenic», который некогда, до появления Беленусов, гордо именовался «National Geographic». В нем была опубликована довольно обширная статья, иллюстрированная красивыми цветными фотографиями.

Глядя на канаты Лебедки, которые словно навесные тросы плавной дугой поднимались параллельно друг другу и исчезали в синеве неба, Баркельби пытался извлечь из памяти информацию, которую почерпнул в этом тексте. Из того, что он успел вспомнить, явствовало, что к проводу, протянутого на Землю с Марсена, должны крепиться угловатые споры. И они действительно были. Баркельби видел их очень отчетливо. Темные, металлические, а также фиолетовые, зеленые и ярко-желтые. Располагались они через неровные интервалы. Автор статьи утверждал, что они – что-то вроде пищи, которую давным-давно, еще до появления человека, Беленусы накопили на Марсене, а теперь, с помощью Лебедки, доставляют на Землю. Поэтому большую часть своего текста он посвятил размышлениям о загадочной природе этой беленусской пищи. В статье также нашлось место для запутанных умозаключений, которые Баркельби уже не мог воспроизвести, объяснявших, почему Лебедка стабильно работает, вопреки тому, что Земля и Марсен постоянно вращаются по независимым орбитам.

Когда Баркельби читал эту статью, ему казалось, что текст создает у него в голове своеобразную, но все же ясную и понятную картину этого явления – объясняет, что собой представляет Альпанейская Лебедка и какую функцию она выполняет. И он наверняка сохранил бы эти представления, если бы со временем не научился распознавать халтуру и топорный характер такой лжи и продолжал в нее верить. Баркельби знал о произошедшей с ним перемене, однако был убежден, что понимает ее природу, поэтому никогда не задавался вопросом, что произойдет, если он окажется слишком близко к этому нечеловеческому свету, и вплоть до сего момента не осознавал, что перед ним совершенно безоружен, так как у него не осталось ничего, за что можно спрятаться. А когда до него стало доходить, было уже слишком поздно.

Неуловимое, ползущее по коже беспокойство замедлило движение Баркельби и сосредоточило его внимание на угловатых спорах, прикрепленных к канату Лебедки. Внезапно что-то мигнуло, и споры появились и на втором канате – том самом, что двигался в сторону Марсена.

Почему?

Всегда ли так было?

– Это ничего не значит, – прошептал Баркельби, защищаясь от усиливающегося страха. – Совсем ничего, совсем ничего… – повторял он, замедляя ход, пока наконец не остановился, уверенный, что никакая сила не заставит его приблизиться к ступице Лебедки.

Но тут прозрачность сковала базальтовую платформу, как лед, мгновенно покрывающий гладкую поверхность озера, и Баркельби пришлось смотреть вниз.

Канаты Альпанеской Лебедки не наматывались и не разматывались, но сразу за колесами вертикально спадали на раскинувшуюся в глубине псевдоравнину – бескрайнюю, металлическую, залитую туманным серо-желтым светом, напоминавшим слабое фосфорное свечение гниющей трухи. Поверхность равнины образовывали миллионы угловатых спор, пребывавших в непрестанном движении. Они подгонялись друг к другу, вращались, сдвигались, менялись местами, катались друг по другу. Один канат Лебедки докладывал споры, а другой собирал их и поднимал вверх. В тех местах, где канаты проходили сквозь псевдоравнину, все споры начинали движение, расходясь из этой точки, словно круги на воде. В их постоянном перемещении присутствовало некое напряжение, нервозность, которую Баркельби ощущал как болезненный спазм на дне живота. Он не хотел смотреть на это движение, но оно хотело, чтобы на него смотрели, поэтому он не мог остановиться. Со стоном Баркельби опустился на колени. Ему показалось, будто он слышит какой-то неприятный звук, похожий на ритмичный скрежет ржавого металла, отдаленно напоминающий злобный смешок Зерготта, которого он держал в режиме сна с того момента, когда однажды разбудил его больнице, а тот тут же велел немедленно его снова усыпить, поскольку, по его словам, не может вынести зловония больных людей. Однако думать об этом было некогда. Угловатые споры ускорились. Они стали складываться в многомерную форму, которая резала глаза, проявлялась, набирала силу и