Генералиссимус Суворов - Леонтий Раковский

– Надо это человека с места трогать? Добро бы молоденький, а то… Что, своих-то стариков у нас мало? – осуждал барина Прошка.

– Такой старик лучше молодого, – ответил Ванюшка, подводя Гамме запасного казачьего коня.

Антонио Гамма гордо ехал рядом с Суворовым.

Если до Белинцоны было еще некоторое подобие дороги, то дальше сразу въехали на узкую извилистую тропочку.

Горы, немного раздвинувшиеся у Белинцоны, опять подошли вплотную. Сдавили со всех сторон, как-то совсем прижали к земле. Их хребет терялся где-то в сером небе.

Вдалеке, уже яснее, чей прежде, белел на вершинах снег. С каждым шагом зелени становилось меньше. Все чаще высовывались обнаженные ребра скал.

Тропинка вилась вдоль реки Тичино, перепрыгивая с одного берега на другой.

Вся долина была загромождена камнями – следами недавнего обвала.

Дорога была трудна.

Суворов ехал позади своей маленькой двуколки – единственной колесной повозки во всем обозе. В ней сидели Фукс и Прошка. Двуколка едва тащилась, скособочившись. С трудом пробиралась через наваленные камни. Ее кидало из стороны в сторону.

Господин статский советник Фукс не вынес тряски – полез вон. Пересел на коня.

Суворов невольно улыбнулся:

– Это ему не по миланским улицам. Растрясет свой живот. И поделом.

А Прошка, держась за борт двуколками руками, недовольно глядел вверх, на высокие горы.

Сокрушался:

– Господи, и куды нас занесло!

Ванюшка, шедший у самого суворовского стремени, сказал, указывая на Фукса:

– Идти-то лучше: греешься!

В самом деле, ехать было холодно. Резкий ветер откуда-то с гор пробирал насквозь, дождь хлестал то так, то эдак.

– Погодка. Добрый хозяин собаку на двор не выгонит, – пожимался Суворов.

Антонио Гамма дагадывался, о чем речь. Смущенно поглядывал, точно он отвечал за непогоду. Оправдывался:

– В сентябре у нас еще тепло. А в этом году… Такая осень… Не запомнит никто…

Вдали, внизу, показалась деревня. В ней был назначен ночлег. До Айроло, где уже стояли французы, оставалось десять верст.

…С 12 на 13 сентября всю ночь шел дождь, неистовствовала буря.

Большая часть войск опять ночевала под открытых небом: в домах, в хлевах, в сараях не хватало места. Деревьев, кустарников было мало. Люди жались к неуютным скалам, стараясь укрыться в какой-либо расщелине. Мокли, зябли в одних мундирчиках, мучились.

Суворов ночевал в доме, одной стеной в котором служила отвесная скала, – к ней в прилепился дом. В доме было сыро.

Аркадий, Фукс, офицеры штаба, Прошка, Ванюшка лежали вповалку в углу. Утомленные переходом, они давно спали. Аркаша переносил все лишения молодцом, – Александр Васильевич с удовольствием видел это.

Суворов сидел с Антонио Гаммой у очага. Ветер стучал по крыше камнями, выл в трубе, за дверью кашляли, гомонили солдаты в офицеры; все было забито людьми. Александр Васильевич говорил с Антонио о Сен-Готарде, который русские войска собирались завтра атаковать.

Со стороны Италии Сен-Готард был неприступен. К нему вела узкая, едва проходимая для вьюков тропинка.

Суворов за Белинцоной послал корпус генерала Розенберга направо в долину Тавечь, в обход Сен-Готарда.

Антонио Гамма говорил, что от Айроло восхождение на Сен-Готард очень опасно в бурю. Путники и те часто гибнут от утомления и холода, а тут еще французы, у которых такая надежная позиция.

Прислушались оба – не стихает ли ветер.

Около полуночи ветер стих. Старики улеглись.

К утру перестал и дождь.

Было сыро и пасмурно. Над долиной нависли густые, темные облака, – они лепились к вершинам гранитных гор.

Невыспавшиеся, измученные люди ежились, согревались у костров. Хотелось поскорее двинуться с места, чтобы отогреться на ходу. Хотелось поскорее в дело.

Букли, косы – давным-давно от дождя растрепались, Александр Васильевич велел; кос не заплетать, буклей не накладывать – не за этим ходить!

Выступили тремя колоннами: Багратион и генерал Барановский обходили с флангов. Суворов – в центре.

Был четвертый час пополудни. Короткий осенний день угасал. В долине уже темнело. А французы все еще занимали неприступные вершины Сен-Готарда.

Суворовским чудо-богатырям впервые пришлось вести войну в горах.

С неимоверными усилиями карабкались они со скалы на скалу. Уцепиться было не за что: ни деревца, ни кустика, только кое-где мох. Порядком поизношенные башмаки скользили по сырым камням, не держали человека. Люди выбивались из сил, чтобы продвинуться вниз. Приспосабливались, упирались, где можно, штыками, помогали друг другу.

А французы, невидимые, надежно укрытые камнями в скалами, били на выбор. Много ратников осталось лежать на месте, многие, сраженные, падали с кручи вниз, многие кое-как, с трудом тащились раненными назад к Айроло.

Продвигались вперед крайне медленно. Еще никогда русскому солдату не приходилось сражаться в таких условиях. Враг был и без того почти невидим, а тут еще откуда-то наползало и скрывало все густое, серое облако. Застилая глаза, тучами плавал пороховой дым: он не позволял разобрать, свой или чужой шевелится за камнем…

Высоты громоздились одна за другой выше и выше, и, кажется, не было им конца. А неприветливый, хмурый Сен-Готард все так же возвышался надо всем.

Суворов со штабом стоял на высоте. Смотрел в трубу. Смотрел туда, где должен был по крутизне, по непролазным ущельям и скалам появиться у французов с левого крыла Багратион.

Князю Петру горы не в диковинку. Он и без карт, без тропинок – на глаз проведет своих. Багратион ловок, находчив, отважен. Багратион горяч. На него у Александра Васильевича крепкая надежда.

Но почему до сих пор Багратиона еще нет?

Забыт холод, ветер. Забыто все. Щеки горят. Познабливает, но не от стужи, а от волнения.

Суворов смотрит в трубу. Видит, как легко, умело, привычно перепрыгивают со скалы на скалу синие мундиры.

– Ну, да и мои достигнут, помилуй Бог! Первый бой в горах…

Смотрел в трубу, а смотреть вроде не на что. Смотрел так, чтобы можно было спокойно обдумать, чтобы не мешали, не лезли с никчемными своими советами австрийцы, офицеры генерального штаба. Буквоед, «проектный унтеркунфт» подполковник Вейротер и другие. Они ведь знатоки горной войны.

Что же делать?