Последние из Валуа - Анри де Кок

Тофана между тем, склонившись над Марио и Паоло, или скорее тем, что некогда было Марио и Паоло, нежно шептала близнецам, словно те были живыми:

– Нет-нет!.. Не верьте этому, дети мои!.. Не верьте!.. Я солгала… Я не забыла, не забуду до тех пор, пока в моих жилах течет хоть капля крови!.. Я отомщу, жестоко отомщу. Но пусть никто не знает этого… ведь мне могут помешать!..

Говорят, злых людей в мире больше, чем добрых. Мы, в свою очередь, не такие пессимисты: мы, напротив, полагаем, что нехорошие люди – в меньшинстве на этой земле. Найти подтверждение нашим словам совсем не сложно. Вот наш рецепт богачам: рассыпайте, сейте вокруг себя золото, и даже если ваши благие деяния породят нескольких неблагодарных, вскоре вам придется собирать огромный урожай признательности и любви. Вечных любви и признательности. Память о хорошем не стирается – как и воспоминание о плохом, увы! Но согласитесь: оставить после себе первое гораздо приятнее, нежели второе!

Возьмем, к примеру, путешественника, коему доведется пересечь сегодня этот милый промышленный городок Ла Мюр, расположенный в восьми льё от Гренобля, который был всего лишь деревушкой в то время, когда происходит наша история, в 1571 году, то есть ровно триста лет тому назад…[38]

Так вот: пусть этот путешественник расспросит по этому поводу, не буржуа, буржуа не знают легенд, их интересуют лишь их экю, простого крестьянина, особенно крестьянку (обычно именно женщины, от матерей к дочерям, передают восхитительные и трогательные истории)…

И мы можем поспорить: вышеуказанная крестьянка тотчас же, от начала и до конца, расскажет ему легенду о доброй фее, так называемой Барышне… Барышне, которая триста лет назад на протяжении ровно двух месяцев каждую ночь простирала свою опекунскую длань над деревушкой Ла Мюр, где Господь дозволил ей провести эти шестьдесят дней, прежде чем призвать к себе.

Каждую ночь на протяжении этих двух месяцев сия Барышня (так ее прозвали из-за того, что она везде появлялась, покрытая белой вуалью, словно дева) совершала какой-нибудь щедрый поступок: то пастух, потерявший барана, получал от нее двух; то пахарь, лишившийся всего урожая вследствие бури, покупал себе на золото, оставленное ею в уголке его риги, столько зерна, что еще год ни в чем не нуждался; то несчастная девушка, никогда не бывавшая замужем из-за отсутствия у нее приданого, вдруг приобретала оное; то больной старик выздоравливал благодаря оплаченным Барышней хлопотам и лекарствам местного костоправа.

Короче говоря, Барышня ничего не жалела для счастья и радости обитателей Ла Мюра – ни заботы, ни подарков, ни учтивости. Досадно, что она занималась ими всего два месяца, так как задержись она в Ла Мюре еще месяца на два, им бы и желать уж было нечего.

Если читатель соизволит обратиться к главе XIII первой части нашей книги, он получит простейшее объяснение как всех этих благодеяний, так и присутствия в конце весны и начале лета 1571 года в деревушке Ла Мюр Барышни.

Барышней была Бланш де Ла Мюр, жена графа Филиппа де Гастина. Бланш де Ла Мюр, которая, как мы помним, сказала Альберу Бриону и Тартаро, готовым выбросить в реку обнаруженное ими в тайнике проклятое золото, золото предательства, золото, выданное бароном дез Адре Клоду Тиру, мажордому, в обмен на продажу его хозяев и благодетелей:

– Нет, не выбрасывайте это золото. Мы пустим его на благие цели; я сама этим займусь. Пока мой достопочтенный супруг будет мстить за пролитую кровь, я – пусть это страшное преступление и лишило меня всего, что я имела – хочу, чтобы каждый мой шаг оставил на этой земле след, который принес бы радость простым людям.

И если когда-то прекрасная душа благородно посвящала себя достойному предприятию, то это, несомненно, была душа Бланш де Ла Мюр!

Впрочем, задачу ей облегчало то, что у нее хватало помощников. Прежде всего, у нее был Жан Крепи, костоправ. Потом – все семейство Брионов. Даже старый папаша Фаго хвастался, что иногда оказывал содействие, в этом отношении, Барышне. «Творя добро, – говорил этот славный человек, – я даже помолодел немного».

Бланш указывали домишко, куда пришла беда, где пролились слезы, и она тотчас же решала так или иначе помочь, утешить.

Жан Крепи, Жером Брион либо Альбер были смышлеными и усердн ми исполнителями ее благодеяний.

Так, довольно-таки быстро, и протекало время для жены графа Филиппа. Вот еще один способ убить время, который мы бы советовали тем, кто, имея полные сундуки золота, тоскуют, не находя себе занятия, с утра до ночи. Давайте, давайте, давайте – и выслушивая бесконечно благодарности и благословения, вы не будете скучать ни минуты!

Из писем Тартаро Бланш знала, что Филипп успешно продолжает в Париже свою миссию мести и наказания. И уже одно это, вероятно, было для нее огромной радостью. Но не менее приятно, возможно, было ей думать и о том, что в то время как, словно ангел возмездия, ее муж творит безжалостный и ужасный суд, она, в свою очередь, будто ангел милосердия, дарит радость и усладу сердцам печальным и несчастным.

В этом была некая компенсация: в Париже Филипп вызывал ужас и хулу, в Ла Мюре Бланш порождала улыбки и слова благодарности.

Так или иначе, прошла почти неделя с того дня, когда, склонившись над телами своих умерших детей, своих убитых Луиджи Альбрицци сыновей, Тофана прошептала в последнем поцелуе:

– Я за вас отомщу!

Близился к концу день 12 июля, уже начало смеркаться – шел, должно быть, уже девятый час.

Матиас Бержо, виноградарь, сидел с женой на крыльце своего дома, на окраине деревушки Ла Мюр. Оба весело болтали о разных разностях, как порядочные люди, которые под вечер не знают других забот, как отдохнуть, вдыхая свежий воздух и ведя неспешные разговоры, как вдруг в уже начавшем сгущаться мраке им показалось, что что-то тащится по дороге в их направлении.

Что-то необычное, так как Красавчик – именно такую кличку виноградарь дал своему псу – принялся сердито рычать.

– Будет, будет, Красавчик, успокойся, – сказал Матиас Бержо. – Да что с тобой такое, дружок?

– Вот видишь! – промолвила Пьеретта, жена виноградаря. – Даже собака всполошилась, как ты и я, из-за того, что там копошится.

– Да-да… Похоже, это монах в накинутом на голову капюшоне.

Матиас Бержо вознамерился встать, но Пьеретта схватила его за рукав.

– Не ходи туда, голубчик! – прошептала она. – Монах… на дороге… да еще в такой час… Не нравится мне это. Куда ему идти? Разве тут есть поблизости монастырь?

– Приближается!

– Да, приближается, но поверь мне, Матиас: нам лучше не ждать, пока он подойдет. Вернемся-ка лучше в дом.