Последние из Валуа - Анри де Кок

– Да, – подтвердила Антуанетта, – жаль, что Жан Крепи уехал.

– Что ж, постараемся обойтись без него, – продолжал Жером. – Прежде всего вас нужно уложить в удобную постель. Моя жена и дочери отведут вас… отнесут, если вам трудно идти.

– О, я дойду и сама. Но прежде… Не должны ли вы ли узнать, кого приютили у себя. Я жена одного парижского торговца. Меня зовут Тереза Перье. Я…

– Можете досказать остальное позднее, если вам будет угодно, – прервал ее Жером Брион. – Сейчас же, повторюсь, вам необходимы отдых и покой. Идите, идите, госпожа Тереза. Поговорим завтра. Спокойной ночи.

Поддерживаемая матерью и дочерьми, Тофана поднялась по лестнице на второй этаж, где находились спальни, – Альбер уступил богомолке свою. Это ему предстояло провести ночь на гумне, пока к ночи следующей ему подобрали бы лучшее ложе.

В тот момент, когда четыре женщины исчезли в одной стороне, со стороны другой открылась дверь и вошла Бланш. Альбер подбежал к своей дорогой госпоже.

– Мадемуазель, привели бедную женщину, которая…

– Я все слышала, – жестом остановила его излияния Бланш и, улыбнувшись, добавила: – Ведь в качестве доброй феи я обязана все слышать и видеть, не так ли?

– Вне всякого сомнения, – произнес Жером Брион. – Но вследствие этого вам пришлось ужинать одной, мадемуазель, а это не очень вежливо…

– Ради доброго дела ни с кем не следует церемониться, мой милый Жером. К тому же что нам мешает сесть за стол теперь? О, я еще не ужинала – вас ждала.

– Да, – сказал Альбер, – пора ужинать. Не знаю, повинны ли в том добрые дела, но я страшно проголодался.

С первого же дня пребывания мадемуазель Бланш в их доме Брионы единодушно решили, что они продолжат относиться к новоиспеченной графине де Гастин со всеми подобающими ей почестями.

С этой целью они вели себя скорее как слуги, нежели как хозяева. Но по просьбе молодой девушки, а так как просьбы оказалось недостаточно, то и по ее приказу, вскоре эти славные люди отбросили всяческие по отношению к ней церемонии. Короче, по истечении какого-то времени – и то скрепя сердце – они согласились трапезничать с Бланш за одним столом, впрочем, внимательно следя за тем, чтобы она ни в чем не знала нужды.

Опасаясь нежелательных визитов, да и просто в качестве меры предосторожности, Брионы всегда тщательно закрывали и двери, и окна.

Этим и объясняется тот факт, что Матиас Бержо, постучавшись в калитку их дома, едва не счел, что его обитатели спят.

Фея же на свои ночные прогулки всегда выходила через заднюю дверь, ту, что вела в сад.

Итак, Бланш, Альбер и Жером Брионы уселись за стол; за едой они разговаривали о путешественнице. Через пару минут к ним присоединились Антуанетта и Луизон. Женевьева – госпожа Брион – подошла чуть позже; уложив Терезу Перье, она направилась на кухню, дабы вскипятить для больной молока с медом.

– Сходи попроси мать предупредить меня, когда молоко закипит, – сказала Бланш Луизон, – я сама отнесу его этой несчастной женщине.

Жером нахмурился.

– Почему бы и нет? – весело спросила молодая графиня. – Двух ваших дочерей, мой друг, она уже видела, – само время показаться и третьей.

– Конечно, – ответил крестьянин, – это было бы большой честью для меня – дать кому бы то ни было понять, что я являюсь вашим отцом, госпожа. Но не благоразумнее ли было бы…

– О! – прервал его Альбер. – Это ведь женщина, пожилая женщина! Мадемуазель нечего опасаться.

Луизон и Антуанетта согласились с братом; не возражала против того, чтобы Барышня поднялась к богомолке, и Женевьева. Инстинктивному недоверию Жерома оставалось лишь умолкнуть! Бланш – в сопровождении Луизон – понесла больной чашку молока.

Тофана, как можно догадаться, еще не спала. При шуме осторожно приоткрывшейся справа от ее кровати двери она повернула голову к двум на цыпочках вошедшим в комнату девушкам, и вздрогнула, узнав, при свете стоявшей рядом с ней, на столе, лампы, в одной из этих девушек Бланш де Ла Мюр.

Она задрожала от радости. Голубка сама летела к сове; ягненочек сам шел к волчице. На такое она даже и не рассчитывала!

Бланш, с чашкой в руке, подошла к кровати.

– Выпейте это, сударыня, – сказала она звонким голосом. – А потом постарайтесь уснуть, чтобы забыть вашу усталость и страдания.

Тофана улыбнулась.

– Как не забыть мне усталость и страдания, когда сам ангел меня к тому призывает! – промолвила она. – Смею спросить: вы тоже дочь господина Жерома Бриона, мадемуазель?

Бланш утвердительно кивнула головой.

– Это моя сестра Бланш, – сказала Луиза.

– Бланш! – повторила Тофана. – Красивое имя! Такое же красивое, как и вы сами, дитя мое!

Молодая графиня поднесла чашку к губам Великой Отравительницы, и та принялась пить, пить медленно, словно смакую каждый глоток этого горячего и живительного напитка. В действительности же ей в этот миг просто хотелось вдоволь насмотреться на ту, которой предстояло стать ее жертвой!

Тем временем чашка опустела.

– Ну вот, – проговорила Бланш, – теперь спите, а завтра, как проснетесь, мы перевяжем ваши раны.

– О, вы слишком добры ко мне, несчастному существу! Если б вы знали, какая я великая грешница, то, вероятно, отвернулись бы от меня с ужасом…

– Одному лишь Богу решать, совершали ли вы ошибки, – заметила Бланш. – Что до нас, то пока вы находитесь под нашим кровом, наш единственный долг – любить вас и всячески вам помогать. Спите же, спите покойно! Поговорим завтра, и, возможно, в обмен на ваши признания мы сможем посоветовать вам нечто такое, что даст вам лишнюю надежду на отпущение грехов. До завтра!

Бланш и Луизон удалились.

– Бог! Бог! – пробормотала Великая Отравительница, и в ее обращенном на дверь, за которой скрылись девушки, взгляде зажегся привычный свирепый огонь. – Еще посмотрим, спасет ли ее этот Бог, о котором она без конца говорит!.. Ха-ха-ха! Существуй он в действительности, этот ее Бог, разве позволил бы он мне выяснить, что она все еще жива… чтобы убить ее. Нет! Нет! Бога не существует! Будь иначе, разве допустил бы он смерть моих детей? Моего Марио! Моего Паоло!

Из груди Тофаны вырвался такой тяжелый вздох, словно вместе с ним ушла частичка ее сердца.

– О, как я за них отомщу! – проговорила спустя несколько секунд эта мерзавка, улыбаясь, улыбаясь какой-то своей зловещей мысли…

Часы на церкви деревушки Ла Мюр пробили десять. Когда Барышня решала остаться дома и не выходить на ночную прогулку, для всех обитателей Лесного домика наступали часы покоя и безмятежности; в противном случае никто из Брионов не ложился до ее возвращения.

На этот вечер никаких планов фея не строила, поэтому, пожелав ей доброй ночи, отец, мать, дочери и сын отправились спать.