Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов

поставленной цели, соблюдая тысячи предусмотренных законом процессуальных правил, – второй по значимости компонент профессии юриста.

Юридический текст есть священное правовое писание, а каждый судебный акт является библией права в миниатюре. Право живет в текстах, без письменных источников права нет. Почему текст так важен? Потому что он делает решения отдельных людей, – которые остаются людьми, даже если они облачены в судейские мантии или прокурорские мундиры, а значит, делают преднамеренные и непреднамеренные ошибки, – проверяемыми и исправляемыми. Именно процедура непрерывной проверки и перепроверки текстов судебных и иных правовых актов является центральным звеном механизма выявления объективной природы права. Работа с правовым текстом вначале освобождает каждый конкретный случай от бремени случайных обстоятельств и переводит его в плоскость спора о принципах, а потом завершает этот спор, находя компромисс между законом и справедливостью. Деградация правовых текстов – первый и наивернейший признак деградации правовой системы.

Культура юридических текстов была достаточно высокой в царской России и в позднесоветский период. К ним предъявлялись высокие требования, прежде всего в части мотивированности вынесенного решения. Текст в идеале должен был быть написан таким образом, чтобы изучающий или проверяющий его субъект мог составить полное представление не только о том, почему было принято именно такое решение, но и о том, почему были отвергнуты альтернативные решения, а также о том, какая именно юридическая техника была использована. Это открывало возможность вести дальнейшую дискуссию по «вопросам права», отталкиваясь от первичного текста.

К сожалению, культура эта сильно пострадала в посткоммунистический период. Юридические тексты стали составляться таким образом, чтобы подогнать обоснование под заранее известное решение. Алогизмы и софизмы стали неотъемлемыми спутниками новой правовой культуры. Постепенно и сама необходимость в обосновании чего бы то ни было отпала, и многие судебные решения, например, ограничиваются формулировкой «суд счел доводы стороны несостоятельными». Если сегодня запретить использовать эту формулировку, судебная и правоохранительная система России встанет в глухой «правовой пробке».

Дорога в правовой ад. Итак, из этого крайне примитивного обзора видно, что право – это сложнейший феномен, который нельзя создать в одночасье, но зато очень быстро можно уничтожить. Способность толковать законы, привычка действовать в рамках строго определенных процедур при достижении юридически значимых целей, умение составлять и проверять в соответствии с установленными канонами правовые тексты – это навыки, которые передаются из поколения в поколение, постепенно, но, к сожалению, очень медленно накапливаясь. Разрушить этот хрупкий капитал можно в течение жизни буквально пары поколений – достаточно прервать цепочку преемственности.

В России «правовой капитал» стал накапливаться фактически только с конца XVIII – начала XIX столетия. Процесс этот шел неравномерно, иногда сопровождаясь глубокими и длительными откатами назад. Хотя были и удивительные забегания чуть ли не на столетие вперед, как в случае с Александровой судебной реформой середины позапрошлого века, давшей беспрецедентный толчок развитию русского права. Большевистская революция в своем отношении к праву не так однозначна, как кажется. С одной стороны, это был взрыв правового нигилизма и колоссальный отскок назад. С другой стороны, ставшая следствием этой революции индустриализация гигантской, ранее находившейся в объятиях Средневековья страны существенно расширила потенциальное поле для роста правовых начал, что и случилось, когда она наконец утихомирилась холодным летом 1953 года.

После хрущевского антибериевского переворота в СССР в рамках концепции «социалистической законности» стал формироваться квазиправовой режим. Он был своего рода политико-правовым оксюмороном: с одной стороны, он сохранял свою «нигилистическую», открыто возводившую произвол в ранг закона природу, а с другой – развивал тот самый правовой формализм, который способствует оживлению и росту права, выявлению его объективной сущности. На закате брежневского застоя Советский Союз имел на вооружении целую армию профессионально подготовленных юристов, страдавших правовым биполярным расстройством. С одной стороны, они практиковали «террористическое право», провозглашавшее классовое насилие своим главным принципом, а с другой, были воспитаны во вполне себе «европейском» духе (презумпция невиновности, состязательный и гласный судебный процесс, объективное и беспристрастное следствие и т. д.).

На стыке этого внутреннего конфликта родилась одна из самых противоречивых политико-правовых концепций советской эпохи – теория «советского правового государства». Тут ведь либо советское, либо правовое – то и другое в одном флаконе не смешиваются. Они и не смешались. Правовое со временем стало вытеснять из сознания элиты советское. Неслучайно среди «прорабов перестройки» оказалось немало юристов по образованию – Горбачев, Лукьянов, Собчак и многие другие менее известные фигуры. Они таким образом (через перестройку) избавлялись от терзавшего их когнитивного диссонанса. Ирония истории, однако, состоит в том, что проект «Перестройка», замышлявшийся как способ избавления от произвола и приведения правовой практики в соответствии с «общечеловеческими стандартами», которые уже стали негласными ориентирами для нескольких поколений юристов, подготовленных после XX съезда КПСС, привел к прямо противоположному результату – резкому снижению правовых стандартов. Так еще раз подтвердилась верность наблюдения: благими намерениями вымощена дорога в ад.

Первое десятилетие посткоммунизма нанесло сокрушительный удар по русскому праву. В то время как в законодательстве и правовой теории совершалась грандиозная революция – «пачками» внедрялись ранее отсутствовавшие или начисто забытые правовые институты и принципы, возникали новые отрасли, утверждались немыслимые в советские годы стандарты, – в правоприменительной практике случился шокирующий провал в архаику, к «праву силы», к суду «по понятиям», а не по закону. Да-да, все это случилось не при Путине, а задолго до него.

Именно в конце прошлого столетия параллельно с приватизацией экономических активов произошла приватизация «правовых активов» – и в первую очередь правосудия. Право в считанные годы стало «договорным», а значит – субъективным. Исчезли один за другим практически все индикаторы объективности: строгое толкование было заменено произвольной интерпретацией, четкие процедуры – размытыми симулякрами, выверенные правовые тексты – краткими юридическими либретто. К началу третьего тысячелетия, которое в России театрально совпало с началом долгих лет Путина, страна была уже полностью готова к новому прыжку к «зияющим правовым высотам». Разбег был длиною в 1990-е, оставалось лишь оторваться от земли.

Лжедиагноз и неэффективное лечение. В узком кругу широко мыслящих защитников свободы и, соответственно, противников режима Путина сложился устойчивый консенсус относительно причин деградации российского права. Таковыми считаются причины сугубо политические, и в первую очередь ликвидация Кремлем независимости судебной власти, что прежде всего позволило превратить правоохранительную систему в инструмент репрессивной политики.

Меры лечения поэтому предлагаются адекватные диагнозу, т. е. простые и решительные. Главным лекарством должна стать независимость суда от исполнительной власти. Предполагается, что если решить этот вопрос, то все остальное наладится само собой. Суд, став независимым, развернется на 180 градусов и из репрессивного Савла превратится в правового Павла, жестко пресекающего любые попытки протиснуть произвол и беззаконие сквозь судейское сито.

Далее случится эффект домино, но в обратную сторону. Все, что обычно в России падает, встанет горой за право. Прежде всего правоохранительные органы, осознав, что «правовой халявы» больше не будет, станут действовать с оглядкой на беспристрастный и независимый суд и начнут придерживаться требований закона. Граждане, увидев, как похорошели враз правоохранительные органы, проникнутся доверием к государству и уважением к праву. Правовой нигилизм, бывший столетиями частью российского исторического наследия, исчезнет, и Россия станет «нормальным» европейским правовым государством.

Не скрою, мне подобного рода ожидания кажутся очередной вывернутой наизнанку русской утопией. Оставив в стороне два фундаментальных сомнения: существовал ли когда-либо в России ранее независимый суд и можно ли в принципе обеспечить в России независимость суда от исполнительной власти, не перестроив от начала и до конца экономические и политические основания существования российской