Как переучредить Россию? Очерки заблудившейся революции - Владимир Борисович Пастухов

боковая ветвь общей европейской культуры, которая развилась в полноценную «параллельную цивилизацию», похожую на Европу приблизительно так, как Страна чудес Алисы похожа на викторианскую Англию.

Это тема крайне интересного, но, к сожалению, бесконечного разговора. Нам же сейчас важен лишь маленький его фрагмент – об одном существенном отличии России от Европы, которое впоследствии предопределило так называемый «особый русский путь», сформировав русское самодержавие как не имеющий аналогов в Европе тип власти и уникальную «сквозную» (проходящую через все исторические эпохи) политическую практику.

Российская государственность проистекает из того же иудео-христианского культурного корня, что и западноевропейская государственность. Но ее эволюция пошла другим путем. Безусловно, и там и там изначально идеологический фундамент власти составляло представление о ее сакральной природе (божественном происхождении). Но развитие государственности в Западной Европе осуществлялось через постепенное «размывание» и вытеснение этой идеологемы. Освободившееся пространство постепенно заполнялось сугубо светскими и рациональными (конституционными) идеями. В итоге единственным носителем суверенитета была объявлена абстрактная и деперсонализированная сущность – нация.

Нация – это политическая фикция, одна из масок (псевдонимов) общества. Ее использование помогло обществу разработать политический алгоритм, позволяющий контролировать бюрократию современного типа, без которой невозможно было развитие капитализма. Этот алгоритм, известный как система разделения властей, представляет собой сложнейшую систему сдержек и противовесов, интегрированных в политический процесс.

В западноевропейском варианте это разделение на так называемые исполнительную, законодательную и судебную власти, к которым иногда также присоединяются элементы федерализма.

Если современная бюрократия – это дракон, готовый в любой момент вырваться из-под контроля общества, то система разделения властей – это жесткий поводок, который заставляет его служить обществу.

Совсем другим путем пошла Россия. В XVI–XVIII веках она столкнулась с теми же историческими вызовами, что и страны Западной Европы. Россия подошла к порогу своего Нового времени и нуждалась в развитии современной индустрии, в первую очередь с целью решения сугубо военных задач. Это было невозможно без создания современной развитой бюрократии, а значит, возникла потребность и в адекватных инструментах контроля над ней, аналогичных тем, которые в то же время создавали лучшие умы европейского Просвещения. Однако западноевропейский путь решения проблемы был для России неприемлем, так как для него здесь не было ни культурных, ни исторических предпосылок.

Россия не пошла по пути размывания сакральной природы власти, т. е. перехода от преимущественно чувственно-эмоционального к рационально-сдержанному ее восприятию. Да это и практически было невозможно сделать в рамках унаследованной Москвой византийской религиозной традиции. Православие и десакрализация власти несовместимы, потому что обожествление власти является одной из основ православия. Вместо этого Россия выбрала путь кристаллизации сакральной природы власти и ее жесткой персонализации.

Это очень тонкий момент русской политической философии, который, с моей точки зрения, несмотря на то что о русском самодержавии написаны тысячи тысяч страниц, до конца так и не осмыслен.

В результате серии жестоких преобразований, начатых Иваном Грозным и в первом приближении завершенных Петром Великим, были заложены основы русского самодержавия как политической системы. Интересной особенностью этой системы явилось то, что десакрализация власти в целом в ней все-таки произошла, но весьма странным образом. Она оказалась частичной (коснулась только бюрократической машины) и была уравновешена мистической гиперсакрализацией личности верховного правителя (царя, императора, генсека, президента, может быть – председателя Госсовета в будущем).

Таким образом, сама по себе «государственная машина» со всем скопищем образующих ее чиновников была низведена до обывательского уровня (что позволяло, между прочим, истреблять время от времени совершенно безнаказанно большую часть российской бюрократии). Зато вершина этой бюрократической пирамиды приобретала значение священной горы.

Аномальная сакральность русского правителя во всех его ипостасях от Ивана Грозного до Путина включительно, восприятие его основной массой населения не рационально в качестве физического лица, а метафизически как мистический символ России несопоставимы ни с каким европейским абсолютизмом и могут быть уподоблены только античным образцам. Это случилось не на пустом месте, конечно, и было подготовлено всем ходом русской истории.

Как блестяще показал еще в начале 1990-х годов Юрий Пивоваров, формирование «русской системы» уходит своими корнями далеко вглубь веков, к временам Андрея Боголюбского. В пределах, необходимых для решения стоящих перед нами сегодня задач, достаточно отметить, что уже к концу XVI века эта система полностью сложилась как политическая альтернатива западноевропейской.

Самодержавие, вопреки расхожему мнению о нем, явление не столько архаичное (отрыжка русской древности), сколько атрибут русского Нового времени. Это русская версия западноевропейского разделения властей, так сказать, «наш ответ Чемберлену» образца XVI–XVIII веков.

Перед Россией стояли в общем те же задачи в политической области, что и перед ведущими странами Западной Европы: создать и научиться контролировать бюрократию современного типа, с помощью которой можно поддерживать развитие индустриального общества. Но ресурсов решить эту проблему, как, например, в Англии или во Франции, у России не было, и ей пришлось идти своим путем. Вместо создания абстрактного символа – нации – здесь ограничились наделением фигуры верховного правителя символическими свойствами. В России верховный правитель – это и есть суррогат западноевропейской нации, ее сублимированное воплощение в реально существующем человеке.

«Русская система» троична. Вместо отношения «общество – власть» здесь рабочим является отношение «общество – самодержавный правитель – власть». При всех известных своих недостатках, разбираемых с особой тщательностью на протяжении многих веков, у этой системы есть одно существенное достоинство – она является чрезвычайно устойчивой политической формой. Самодержавный правитель – это политическая технология двойного назначения. С одной стороны, он является стержнем бюрократической системы. Это его сущностный признак: нет вертикали власти, нет и самодержавия. С другой стороны, он противопоставлен бюрократии, являясь прямым представителем русского общества, всегда сохраняющего с ним трансцендентную, религиозно-мистическую (или идеологически-мистическую) связь, в основе которой лежит не рассудок, а инстинкт и чувство.

Верховный правитель в глазах русского общества является одновременно и воплощением грозной силы государства, и надежной защитой от этой грозной силы. Он является политическим омбудсменом, представляющим интересы общества в отношениях с бюрократией. В практическом плане это означает, что русская власть начиная со времен Ивана Грозного и до сегодняшнего дня разделена, как и власть в демократических государствах Западной Европы. Как минимум – виртуально – на внешнюю и внутреннюю, на власть бюрократии и на власть самодержца. Последний, являясь частью бюрократической системы и ее порождением, в то же время представляет собой потустороннюю по отношению к бюрократии силу, особым образом связанную с обществом. Русское общество все же контролирует свою бюрократию, но не напрямую, как в западноевропейских странах, а через метафизического посредника.

Алчная, архаичная и невежественная в основной своей массе русская бюрократия давно растерзала бы русское общество, останься она с ним один на один. Русский правитель потому и имеет такую невиданную свободу в отношении русской бюрократии, что на него возложена миссия пинать ее, гнать ее «за Можай», заставляя решать стоящие перед русским обществом исторические задачи. Вот поэтому-то Пушкин и называл русского царя первым европейцем в России. Но за эту «европейскость» в отношениях с бюрократией приходится платить «азиатчиной» в отношениях с народом.

Верховный правитель России может контролировать бюрократию только потому, что сам всегда остается никому и ни в чем не подконтрольным. Это значит, что любая верховная власть в России априори должна оставаться бессменной и тиранической (последнее с поправкой на персональные особенности личности правителя варьируется в широком диапазоне от Ивана Грозного до Горбачева). В длительной исторической перспективе, несмотря на беспрецедентную устойчивость, русский способ разделения властей оказывается неэффективным, так как он делает неизбежными периодические революционные обнуления русской истории, кровавые и бессмысленные, отбрасывающие каждый раз страну далеко назад, чтобы