Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X-XI веках - Петр Стефанович

Очевидны проблемы в интерпретации «Краткой редакции», где нет не только «бояр», но и «княжих мужей». Прежде всего, нельзя ставить знак равенства между огнищанами и боярами. Огнищане – это княжеские слуги, занятые, вероятно, в его хозяйстве (об этом подробно говорилось выше в главе III, с. 342–343), а бояре– это знать. Кроме того, если, вслед большинству историков, придерживаться логики юридической иерархии, странно выглядит, что в «Правде Ярославичей» среди «80-гривенных лиц» перечислены, помимо огнищанина, только тиун, подъездной и старший конюх. А где же должности, которые прежде всего занимали самые выдающиеся лица древнерусского общества (как бы мы их ни называли– боярами, «старшей дружиной» и пр.), – посадник, воевода, тысяцкий? Огнищанин, тиун и конюх – это все должности, относящиеся к собственному княжескому хозяйству – той сфере, которую позднее стали называть дворцовым ведомством. Подъездной– вероятно, обозначение для чиновника, занятого судом или даже точнее, сбором судебных пошлин (очевидно, в пользу князя). Особенно странно выглядит утверждение Горского, что «княжь тиун», который появляется в 1-й статье «Пространной редакции» рядом с «княжим мужем», – это «боярин-управитель домениального хозяйства»[1030]. Бояре никогда сами тиунами не были, а вот у них тиуны служили. В самой «Пространной редакции» говорится не только о боярских тиунах (40 гривен виры по ст. 1), но и, вообще, подразумевается низкий статус этой должности – княжеские тиуны могут быть и «сельские» (12 гривен виры по ст. 12), а согласно известной статье 110 «тивуньство без ряду» приводит к холопству.

Напрасно оба автора (впрочем, следуя распространённому в историографии словоупотреблению) понимают выражение «княжь муж» в точном социально-правовом значении. Горский приравнивает его к термину бо(л)ярин как обозначение знати, а Свердлов пишет, что «княжие мужи» – это «высшее после князей сословие» на Руси X–XI вв.[1031]

Это выражение появляется в «Пространной редакции» трижды. Два упоминания в статьях 1 и 3. В статье 1 устанавливаются 80-гривенная вира для «княжа мужа» и «княжа тиуна» и 40-гривенная – для «русина», «словенина», гриди, купцов, мечника, изгоя (то есть всех тех, кто защищался 40-гривенной вирой в статье 1 «Краткой редакции»), а также для боярского тиуна. К этому упоминанию примыкает упоминание в статье 3 о выплате виры вервью – «княжь муж» снова выступает как «80-гривенное» лицо, а как «40-гривенное лицо» фигурирует «людин»[1032].

Для объяснения этих двух упоминаний надо учитывать, что «Русская Правда» в «Пространной редакции» – это памятник сводного характера, объединивший самые разные законодательные тексты, часто даже противоречащие друг другу[1033]. Совершенно очевидно, что составитель, сводивший эти тексты в один, «подлаживая» их друг к другу, так или иначе искал в них соответствия и пытался сгладить «нестыковки». Пример такого сводного характера труда и представляют статьи 1–3, где сначала цитируется постановление «Краткой редакции» о праве мести (как будто бы действующее), а потом говорится о его отмене Ярославичами. «Княжь муж» – это слова, которые нашёл составитель для того, чтобы обобщить одним названием разных княжеских людей, упомянутых в «Краткой редакции», и совсем неслучайно, что это выражение появляется как раз в этих первых статьях, пересказывающих постановления «Древнейшей Правды» и «Правды Ярославичей». «Княжие мужи» – это такое же общее и довольно расплывчатое определение, как «свои люди» в летописном известии о пирах Владимира, имеющее в виду просто людей, состоящих в окружении князя и на службе ему, то есть княжеских агентов. Оно совсем не является каким-то устоявшимся термином.

В «Русской Правде» выражение «княжь муж» встречаем ещё только однажды (то есть в третий раз) – в заголовке статьи 11 «Пространной редакции». Вот эта статья по древнейшему списку, который признаётся в данном случае вернейшим и лучшим: «О княжи мужѣ. Аже въ княжи отроци или в конюсѣ или в поварѣ, то 40 гривен»[1034]. Назначается 40-гривенная вира за княжеских отроков, конюхов и поваров, и эти-то люди и названы здесь «княжими мужами». «Княжие мужи» – таким образом, это и те, за кого полагается 80-гривенная вира (ст. 1), и те, за кого платят 40 гривен (ст. 11). О каком же «сословии» здесь может идти речь, если мы придерживаемся градаций по нормам вир? Свердлов пытается обосновать принадлежность «40-гривенных» «княжих мужей» к «высшему сословию» тем, что они получали «натурально-денежное обеспечение» от князя и были, «вероятно, неподатными»[1035]. «Обеспечение» от князя – это не политико-юридический признак, которым определяются «сословия», а насчёт «податей» и освобождения от них источники эпохи «Русской Правды» нам, к сожалению, ничего не говорят – кто был «неподатным» и в какой мере, и было ли вообще важно это обстоятельство современникам, просто не известно.

О нетерминологичности выражения «княжие мужи» свидетельствует один простой факт – его уникальность. И это, конечно, весьма странно для того «сословного» смысла, который за ним предполагают историки. Ни в каких других источниках, за одним исключением, это выражение не встречается. Во всяком случае, поиск по летописям, опубликованным в «Полном собрании русских летописей», и Н1Л результата не дал. Мне не встречалось это выражение и в других текстах, связанных происхождением с домонгольской Русью. Лишь однажды оно попадается среди текстов в корпусе берестяных грамот.

В грамоте № 109 начала XII в. автор пишет о судебном деле, в которое он оказался вовлечён: для него купили рабыню – как выяснилось, беглую или краденую, и ему нужно разыскать её бывших владельцев, то есть идти «на свод», согласно древнерусской юридической терминологии. О намерении идти «на свод» автор сообщает так: «а се ти хочу, коне купивъ и къняжъ мужъ въсадивъ, та на съводы»[1036]. Очевидно, «княжь муж» в данном случае – судебный чиновник, который должен участвовать в процедуре следствия. Едва ли по контексту послания можно предполагать какое-то «сословное» обозначение за этим выражением, и, во всяком случае, участие представителей высшей знати в «сводах», посвященных поиску беглой рабыни, нельзя предполагать. В данном свидетельстве мы находим подтверждение мысли, что и в «Русской Правде» выражение «княжь муж» имеет в виду человека, выполняющего какую-то службу или поручение для князя, то есть княжеского чиновника или агента. Стоит отметить близость датировки грамоты времени составления «Пространной редакции» «Русской Правды» (середина – вторая половина XII в.).