Тайный год - Михаил Гиголашвили

Это что? Подвал? Тайник? Бомелий никогда ему про это не говорил!

Нужен крюк – поддеть выпил через дыру.

Хотел позвать стрельцов, но Клоп, бормотнув: «Не след, кто знает, чего найдём? Зачем чужим зенкам пялиться? Чтоб выкалывать не пришлось… Я сам», – кое-как, тяжело походив по горницам, найдя и согнув гвоздь, приладил его к обрывку верёвки и, с сипеньем и сопеньем, сумел поднять и отодвинуть выпил.

Дохнуло прелым смрадом.

– Фу! Подпол? Стремянка нужна. При входе как будто… Свет…

Клоп вернулся с раскладной лесенкой, свечой, полез вниз. А он, опустившись на колени, стал заглядывать, принюхиваться к вонючей тьме из подвала.

Несёт чем-то воньким, сладко-тошнотным…

Шуршанье и голос Клопа:

– Подвал. Обширен! Ларцы, шкатулы, открыты и пусты… Какие-то мешки, ржавчина… Рогожины старые… Кро́шни…[161] Лопаты… – Подкидывал ногой всё это барахло в полосу света, чтобы царь мог сверху видеть. – Пень, зело отёсанный… Две кадки, здоровые, сороковуши… Досками прикрыты… Огурцы, что ль? Соленья какие?..

– Может, проклятый каплюжник[162] в огурцах золото прячет? С него, жидомора, станется, – без особой надежды спросил, мало что видя сверху, но настораживаясь при виде лопат (их всегда опасался: лопатой и убить легко, и в землю закопать недолго).

Раздался глухой стук упавшей крышки.

И – молчание…

– Что? Что там? Золото? Камни? Говори, Клоп!

Какие-то чавкающие звуки, хлюпанье…

И другой, пришибленный голос Клопа:

– Тебе надо сюда, государь…

– Что такое? Не могу. Там круто. Рана. Что? Говори, приказываю!

– Язык не поворачивается… Слезай, подмогну!

Что за напасть? От чего у Клопа может язык не поворачиваться?

Задрав рясу, полез по стремянке вниз, где его принял Клоп – руки дрожат, глаза выпучены.

– Ну, показывай! Чего?

Клоп поднёс свечу к открытой кадке. Там в мутном рассоле с травами были уложены человечьи части: кисти рук, ступни, нарубленные ребра, куски голени…

Клоп вдруг схватился за кадык, отскочил в сторону, изверг рвоту.

И он тоже поперхнулся, спешно приказал животу смолкнуть, но не успел.

Утёршись бородами, растерянно смотрели на кадки. Такого они ещё не видели – чтоб человечину как солонину или рыбу в бадьях солить!

– Зачем? Что это, Господи? Трупоядец он, что ли?

Клоп осторожно сдвинул крышку на второй бадье – то же самое: сверху ворохи трав, а если их посохом приподнять, то из взбаламученной жидкости начинают выступать пальцы, рёбра, ягодицы…

– Посохом не трожь! Зараза! Вон лопату возьми!

Уже спокойнее и внимательнее поворошили в бадье взятой с пола лопатой, осветили куски свечой. Клоп оценил:

– Рублено по-мясницки, по равным долям, словно баранину для плова… И голов не видно… Может, на дне?.. Хотя что он, дурень, чтобы головы оставлять?.. Уже, небось, выварил в студень и с хреном навернул! А это в рассоле держит, под закуску… Трава зело на укроп похожа… – с трудом выдавил, прикрывая бородой рот, чтобы опять не опорожниться – запах был тяжёл.

Какой рассол? Какой укроп? Мелькнула шалая мысль приказать Клопу попробовать эту жидкость – насколько он царя уважает? – но это уже было сверх царской власти. Да и какая разница?

Вдруг в памяти всплыло: Бомелий не раз подъезжал к нему с просьбой разрешить после боёв среза́ть жир с убитых, а лучше – с полуживых врагов. На вопрос, к чему такое зверство, проклятый колдун поведал, что с фараоновых времён человечья плоть считается лучшим лекарством – папа-де Иннокентий ежедневно пил кровь, сцеженную от трёх мальчиков, Фридрих Барбаросса Гогенштауфен перед битвой всегда наворачивал наваристый суп из голяшек пленных, а Карл Умный только настойкой из молотых костей держался. И египетские гробницы ныне грабятся почём зря из-за мумий, кои зело дороги в Европии!

Хватил ногой по бадье:

– Стой! Знаю, что сия головоломня значит! Он их не жрёт! Он делает из этого лекарствия! Настои, порошки, мази, лексиры… Он сам говорил! Просил жир среза́ть у трупов после боя, топить его! А помнишь, были известия из Ливонии, что на наших павших воинов выбегают-де целые деревни и спешно разделывают тела, жир срезая? Мы ещё понять не могли – что за чертовщина?

А если проклятый маг делал из этого лекарствия – то сколько же пилюль, порошков, мазей и настоев он, Иван, получил от него за эти годы?! И не только он, но и вся семья – царица, дети… Неужели всё из человечины? Все мы, выходит, заядлые трупоядцы? О Господи! Этого не хватало! Не дай Бог тому сбыться! Вот он, сон с Малютой, где тот старца варил… Сон в руку, в голову, в душу! Да, видать, надолго бросил меня мой ангел-хранитель!

Клоп спросил, что делать с кадками.

Выдавил:

– Закрой. С собой же не понесем? Тяжеленные… Сколько в каждой?..

Клоп, отодвинувшись, покачал головой:

– Пф… Вёдер по сорок, похоже…

– Да я не об этом! Людей… людей там сколько… законопачено?..

Клоп усмехнулся:

– А, в людях… Человека по два, не менее… Смотря как уложено… Да и что там, под низом? Может, там ещё что худшее?..

Скорбно всплеснул руками:

– Чего уж худшего, чем это?.. Доктора Элмса сюда! Он понять должен. Бомелия надо страшно наказать! Чтоб другим неповадно было! До чего дошло!

Клоп косолапо топтался, брезгливо разгребая посохом хлам на полу:

– На границы уже отосланы описи Бомелия. Хорошо, что ты перекладную почту сделал – письма быстро долетают!

Ощутил укол приятности: да, это одно из важных дел, кое не подверглось провалу, а пользу приносило.

Осмотрев ещё раз коробы и мешки в бурых пятнах, полезли по стремянке наверх, подальше от мерзкого места, вонявшего падалью и блевотиной.

– Как ты у такого убивца в руках ещё жив остался – ума не приложу! – решился сказать Клоп, помогая царю.

Огрызнулся:

– А зачем ему было меня, золотую куру, травить?.. Без меня его б на первом суку повесили… как, однако, и тебя… А так… Золота и камней нахапал, сбежал, трупы в бадьях оставив напоследок в благодарность! Ну ты у меня попляшешь на костре! На куски живьём порублю!

Вставив выпил на место, решили так: охрану снаружи усилить, внутрь никому не заходить. Клопу идти допрашивать слугу Пака – явного содельщика во всех гадостях. Доктор Элмс пусть осмотрит кадки и объяснит, что к чему, раз у них, у нехристей, принято мертвечину жрать.