Тайный год - Михаил Гиголашвили

С тех пор решено оставить Пермию в покое – нет столько живой силы, чтоб по чащобам гоняться. Пусть живут, как хотят, только чтоб Христа из болванок не точили, святые иконы не поганили и ясачные подати исправно платили – что ещё с них, с полубасурман, взять? И золотом пусть делятся – его у них много. Недаром про чудь сказки придумали – прикрываться. Нет, это никакая не чудь, это они, пермяки, сами в горах сокровища перепрятывают, чтоб Москве не досталось.

И Бомелий обо всём был хорошо осведомлён – ещё советы давал, как с колдунами поступать, у воевод золото выманивать и народ для податей пересчитывать. Даже предлагал себя туда отправить, чтобы поглядеть на месте, какие камни там имеются, нет ли залежей золота и серебра, как доносили доводчики. Вот и отправился куда-то туда, не спросившись, иуда предательный! И если изменник Курбский полякам военные секреты продал, то сволочь Бомелий тут же по всем европским дворам все мои семейные и иные тайны разнесёт. А может, и обратно в Англию, к королеве торкнется – прости, мол, матушка, за старое, вот я тебе новое, свежее о тиране Иване привёз!..

Сюда ещё сказать, что и с пермским воеводой Юлдашом Кутуковым Бомелий был обширно знаком и не раз якшался, хотя бы на допросах по делу о Христовых резчиках. Даже защищал его, говоря, что воевода не может знать всего, что по пещерам и чащобам творится, и если какой-то очумелый богомаз в своём убогом чуме раскалённой кочергой образа клеймит или Христа по-живому режет, так надо не воеводу, а богохульника той же кочергой прикончить…

Да, это может быть! Сбежал Бомелька в Пермию к Кутукову, даст воеводе золота, испросит убежища где-нибудь на Каме прикорнуть на время – откажет ли Кутук? Сдаст ли беглого колдуна в Москву? Или, наоборот, приголубит, в душе злость и зависть на московского царя лелея, как это повсеместно стало быть?

И о жене Бомелия надо помнить. Эта бритская хрычовка хоть и стара, и уродлива, и взаперти в Москве коий год сидит, но тоже может стать опасным пристанищем. А ну Бомелий придумает не на границы, где его искать будут, а в самое наше логово, в Москву, пробраться, чтобы в доме жены в подвале пересидеть?..

Возле крыльца – пара саней. Кто позволяет в крепость конным въезжать? С лошадей вниз, шапки долой, пешедралом ходить – ясно приказано?!

А, в одних розвальнях – Родя Биркин с Ахмет-ханом, крымским послом… Ну, послам разрешено по грязи не хлюпать… А с ними вроде бы знакомый румяный молодец в роскошной шубе, какой даже у царей нет, а это негоже, не дело, чтоб у холопов шубы жарче господарских сверкали!

В санях попроще – стрельцы охраны и татарин, верно, толмач Ахмет-хана.

Биркин выскочил в снег, бросился к руке:

– Государь, Ахмет-хана привёз. Что с рукой?

– Так… Малое дитя спас. Живую душу из пасти левиафана вынул. Ахметку вижу. А это кого привёз? Кто сей в шубе, сверкательной до небес? – недовольно кивнул на молодца, но смягчился, услышав, что это внук Строгоновых, в Москве встречен, к царю просился, Биркин и прихватил с собой – семья-то нужная, важная, надёжная, крепкая. – Пусть! Я Строгоновых люблю… Драгоценный посол, как здоровье моего брата, великого царя Девлет-Гирея?

Осторожный Ахмет-хан, отогнав толмача и сорвав тюрбан, ответил в том духе, что Алла всё помнит и ничего не забывает.

– Ну, и я помню, и забыть не могу, хоть и хотелось бы… – Ахмет-хан, опустив глаза, пробормотал что-то вроде «мала игла, да больно колется». – Напяль назад свой горшок, холодно, репу простудишь! Прошу вашу татарскую милость подождать, позову. И толмача оставь – зачем он? Яхши? – Ахмет-хан приложил руку к сердцу и отошёл. – Родя, слышал про Бомелия? – шепотливой скороговоркой кинул Биркину. – Знаешь? Уже и до Москвы растрепали! Что, по воздуху туда сплетни носятся?

– Знают и рады, что ты от лютого врага избавился, – смело ответил Биркин.

– Избавился! Видал бы ты, какую он мне задницу оставил!

И по пути в келью тихо поведал о бадьях с потрохами, на что Биркин ответил, что колдун, наверное, делал мумиё, кое в Европии ныне в аптеках продаётся по весу золота, сам в Утрехте видел, хотя и много подделок из кошек и собак гуляет – где столько мумий напастись, гробницы не безразмерны.

Возразил:

– Но тут не мазь или порошок, а в адском рассоле, в жидком вареве куски лежат, как солонина! Ещё каким-то сатанинским укропом переложены… Ох, день плох! Ну, иди, Строгонова устрой в гостевых, я позову!

В келье вытащил из короба начатое письмо. Раз Ахмет-хан тут, надо с ним одну нужную весточку отослать.

Давно собирался среди прочих дел передать в Тавриду письмо воеводе Ваське Грязному – тот был пойман татарами на реке Молочной возле Рязани и застрял на два года у них в плену. Надо письмо отправить, хотя посол зван не для этого.

Недели три назад написал это письмо, но всё не отсылал, будто ждал добавочных знаков, что Васька допустил оплошность. Не ту, что в плен попал – в плен каждый угодить может, – а ту, что в плену, вместо того чтобы себя мелкой сошкой выставить и за малый выкуп, без шума, тихо выкатиться из зиндана, Васька начал по глупости величать себя приближённым московского царя, с коим он, Васька Грязной, всякий день ест, пьёт и шутки шуткует. Думал, дурачок, этим крымцов удивить или разжалобить! Думал, разиня, что это для него хорошо будет! А оказалось – плохо! Татаре – не дураки, тут же сообразили, Ваське сказали: раз ты такой закадыка царю, то проси у своего друга, чтоб он за тебя сто тысяч рублей отдал или на крупную птицу сменял. Или вот томится у вас в плену наш полководец Дивей-мурза из ногайского рода Мансуров, так пусть царь отдаст за тебя Дивей-мурзу, тогда и обмен будет равен и ровен. И Васька написал письмо царю, где просил его выкупить за сто тысяч или выменять на мурзу.

Получив Васькино послание, он пришёл в ярость от его глупости, заносчивости и наглости. Сто тысяч! Как же! Ста тысяч весь ваш род Грязных вкупе не стоит! За кого Васька московского царя держит? За олуха, за ума лишённого межеумка? Я, хоть и тиран, но мозгов пока не потерял! И за Дивей-мурзу сам с царя Гирея сто тысяч золотом попрошу!

Отписал жёстко и хлёстко. А что делать? Надо откреститься от Васьки, надо Ваську унизить, сколь можно, этим и Ваську окоротить, и для будущего выкупа цену скинуть – Гирей письмо перехватит, прочтёт, поймёт, что никакой Васька царю не друг, – и цену снизит.

«Ради тебя, Васька, кое-что дать можно, а ста тысяч выкупа ни за кого, кроме государей, не берут и не дают. А если б ты объявил себя малой людишкой, кто ты и есть на самом деле, за тебя бы в обмен мурз не просили! Вот похвальба в какую глупотень завести может!»

Нет, тут слабину давать нельзя. Если за Ваську дорого заплатить, то татаре начнут на бояр и князей охоту – выкупы брать. И Дивея-мурзу выпускать никак нельзя – он большие невзгоды принести может, пусть в вологодском остроге пока кукует на свиных хвостах. Нет, тут надо рубить раз и навсегда!

Наскоро переписал последний лист, подоходчивее объяснив (Ваське и всем тайным чтецам), почему не быть сделке: «Тебя, Васюк, на Дивея-мурзу выменять – не на пользу, а во вред христианству станет: ты один свободен будешь да, домой приехав, на печи заляжешь из-за своих увечий, а Дивей-мурза, вернувшись в Тавриду, войско соберёт и воевать кинется да сотни христиан получше тебя пленит и перебьёт, ибо зело зол на нас в плену стал. Какая в том будет польза Кресту и державе? Никакой! Не забудь главного: большая польза державы – это всё, а пользы людей – ничего, ибо без цветущей державы нет и доброго, хорошего житья для человеков!»