Приз - Полина Дашкова

Наверху отчетливо слышались шаги. В любом случае следовалодождаться, когда русский уйдет. Главное, не заснуть здесь, на этом милом мягкомдиване. Штраус позволил себе посидеть с закрытыми глазами минут пять, небольше. Встал, потянулся, сделал несколько приседаний и наклонов. Налил вумывальный таз воды, разделся, намочил полотенце, аккуратно, не спеша, обтертело. Он знал, что сюда больше не вернется, но все равно не хотелось плескатьводу на мягкий дорогой ковер, которым покрыт был пол. Затем почистил зубы,поставил подсвечник у зеркала и побрился.

Шаги над головой затихли. Штраус быстро оделся во всечистое. Проверил карманы. Прочистил и перезарядил пистолет. Открыл сейф.Переложил все его содержимое в небольшой добротный чемоданчик, запиравшийся накодовый замок. Следовало уходить, пока наверху тихо. С каждым часом, с каждойминутой все трудней выбраться из Берлина, даже имея американские документы.Глупо умереть от случайной шальной пули, когда ты так близок к разгадке тайны,которая в течение долгих веков дразнила и сводила с ума разных упорныходиночек. Но совсем уж глупо, что именно сейчас, в такой ответственный момент,стоят часы и раскалился перстень.

* * *

«Эта вещь кричит о себе», — подумала Маша.

Такое объяснение никуда не годилось, но других не было, а изприхожей послышался растерянный громкий шепот Дмитриева:

— Прямо как сквозь землю провалилась!

— Вы о чем, Сергей Павлович?

— Да о визитке! Там же все ее телефоны! И фамилию я забыл,как назло. Теперь одна надежда, что она сама перезвонит. Вы точно не доставалис верхней полки эти книги?

— Какие книги?

— Ну вот же! «История гестапо» «Нюрнберг». Кому это моглопонадобиться? Ведь не сами они спрыгнули!

Маша взглянула на Василису. Глаза ее были приоткрыты,ресницы дрожали. Она дышала ртом, очень быстро, с легкими хрипами. При такомдыхании пульс не может быть семьдесят ударов в минуту.

«История гестапо» была открыта, лежала обложкой вверх. Машавзяла ее в руки, перевернула. Несколько жутких фотографий: узники Освенцима иДахау. Лагерная больница, в которой проводились опыты на заключенных. Личныйврач Гиммлера, генерал СС Отто Штраус.

— Сергей Павлович, можно я позвоню по вашему телефону воФранцию? — шепотом спросила она Дмитриева. — У моего мобильного села батарейка.— Конечно. А я пока поищу визитку.

Он метнулся к столу, покосился на Машу, быстро схватилбутылку, налил, выпил.

— Ваше здоровье, Машенька. Все. Это последний глоточек. Ябольше не буду, честное слово.

— Хотя бы закусите, — вздохнула Маша. — Вы знаете, что всеэто время у вас телефонная трубка лежит неправильно? Сюда никто не могдозвониться, ни ваша корреспондентка, ни Арсеньев.

Дмитриев болезненно сморщился, помотал головой и залпомдопил все, что осталось в рюмке.

Отец долго не отвечал. Маша посмотрела на часы.

Была полночь. Значит, в Ницце сейчас десять вечера. Хотянет. Не может быть полночь. Она приехала сюда в начале десятого, прошло минутсорок, не больше.

Дмитриев встал и продолжил суетиться, искать визиткужурналистки, заглянул даже в банки с сахаром и крупой. Иногда замирал,растерянно смотрел на Машу, виновато разводил руками и шептал:

— Куда я мог ее деть, не понимаю!

«Он пьян от водки, я от усталости, — подумала Маша, — часы,кажется, стоят, причем не только мои. Настенные тоже показывают полночь. Этогоне может быть. Ну хорошо. А кольцо на пальце Василисы может быть раскаленным,как утюг? Папа, пожалуйста, возьми трубку!»

Она слушала протяжные гудки и, не отрываясь, смотрела начасы. Стрелки не двигались. Даже секундная застыла. Гудков прозвучало много, неменее десяти, прежде чем раздался наконец голос отца. Маша перевела дух ивыпалила быстро, на одном дыхании:

— Папа, насколько достоверна информация, что Приз мог носитьперстень из белого металла, с печаткой, на которой профиль Генриха Птицелова?От кого ты ее получил? Он удивленно кашлянул и ответил:

— От Рейча. Приз якобы купил у него перстень, принадлежавшийОтто Штраусу. Ты все-таки видела его?

— Да. Но не у Приза.

— У кого?

— У девочки, которая попала в зону лесного пожара и пока неможет говорить. Возможно, она единственная свидетельница убийства. Возможно,она нашла этот перстень на месте преступления. Там шесть трупов. Сейчас он унее на руке. Папа, он горячий, как утюг. К нему нельзя прикоснуться. Девочкамолчит. Но зачем-то достала с полки книгу, «История гестапо», и открыла ее нафотографии Отто Штрауса.

Было слышно, как отец щелкал зажигалкой

— Машуня, успокойся, не кричи. На внутренней стороне перстнядолжно быть выгравировано имя «Отто Штраус». Прежде всего, надо снять ипосмотреть.

Маша тихо всхлипнула. Дмитриев сидел рядом с ней. На рукеего были часы. Стрелки замерли на двенадцати.

— Папа, который час? — спросила она в трубку.

— У нас без двадцати девять, у вас, стало быть, без двадцатиодиннадцать. Ты поняла, что надо снять перстень?

— Папа, это невозможно. Он не снимается!

* * *

Чемоданчик был пристегнут к левому запястью браслетомнаручников. Кроме американского паспорта у Штрауса имелась бумага, подписаннаялично Алленом Даллесом. Достаточно добраться до любого американского илианглийского блокпоста. С такой бумагой никто не посмеет обратить внимание нато, что у американского профессора отчетливый немецкий акцент.

Очень медленно, осторожно, он поднял крышку люка. Огляделся.Никого. Где-то совсем близко затараторила автоматная очередь. Разорвалось сразунесколько снарядов. Если сейчас начнется уличный бой, неизвестно, как долгопридется просидеть в убежище. А если русские захотят здесь остановиться наотдых? Дом почти целый. Они же говорили об этом.

Он вылез из люка. Постоял секунду, прислушиваясь. Очередизамолчали. Стрельбы не было. Наступила тишина, странная, невозможная для этихдней в Берлине. Внутри Штрауса тоже стало тихо. Существо притаилось, вероятно,подавленное торжественностью момента. Доктор Штраус уходил в вечность. Ему дажезахотелось взглянуть на себя в зеркало. Возможно, эта великая война, котораязакончится через пару дней, была посвящена ему. Во всем должна бытьцелесообразность. Высшая мотивация. Что может быть выше тех знаний, которыеприобрел он. Отто Штраус, используя уникальные возможности, подаренные войной?Что может быть целесообразней самой войны, санитарного очищения пространства отлишних жизней, миллионов жизней, в которых нет смысла? Чем примитивнейсущества, тем быстрей и обильней они плодятся. Если их не уничтожать, онизаполнят землю так, что дышать станет невозможно. Войны выводят шлаки Какговорят англичане, организм без слабительного похож на дом, в котором сломанаканализация. Отто Штраус гений. Гений должен жить вечно.