Приз - Полина Дашкова

Пока Кумарин читал, Григорьев стал набирать номер на своеммобильном.

— Перестаньте, — сказал Кумарин, не отрывая глаз отстраницы.

— Что?

— Не звоните ей.

— Почему?

— Потому! О, хорошая новость. Еще одного взяли. Бандит вмилицейской форме, о котором рассказывала Василиса, оказался сотрудникомЛобнинского УВД. Старший лейтенант Мельников Николай Иванович. Девочка егоопознала. Он пока молчит. А Данилкин потек. Торгуется с Лиховцевой, как наарабском базаре, и закладывает всех потихоньку. Так, замечательно. При обыскена даче Приза обнаружен склад оружия. Гаубицы, гранаты, пистолеты-пулеметы. Всейфе паспорт Грачевой Василисы Игоревны, ключи от ее квартиры, а также документыубитых подростков, — Кумарин вздохнул, покачал головой, — а с самим Призом делоплохо. До сих пор не удается привести его в чувство. То буянит, то песню поет,одну и ту же: «Лютики-цветочки у меня в садочке». Поговорить, допросить поканевозможно. Сегодня был консилиум. Предварительный диагноз — паранойяльнаяпсихопатия. Между прочим, Гитлер страдал тем же недугом. Ух, ты! Вот тут ужепроясняется кое-что по убийству Драконова. Да положите вы телефон!

— Слушайте, это, в конце концов, мое дело! — разозлилсяГригорьев. — Это моя дочь, когда хочу, тогда звоню.

— Андрей Евгеньевич, неужели вы не понимаете, их сейчас надооставить в покое.

— В покое?! Вы что, с ума сошли, Всеволод Сергеевич? Вы самисказали, они, как приехали после пресс-конференции к Маше в квартиру, тактретьи сутки не выходят! Чем они там занимаются?

Кумарин несколько секунд молча смотрел на него, потом тяжеловздохнул, хлебнул коньяка и тихо, серьезно сказал:

— Андрей, вы вроде бы неглупый человек, тактичный, хорошовоспитанный.

Григорьев вспыхнул, покраснел, тоже хлебнул коньяка.

— Но это невозможно. Это тупик. Абсолютный тупик! — он опятьсхватил телефон, тут же бросил, закурил, нервно щелкнув зажигалкой, встал,прошелся из угла в угол. — Она должна вернуться в Нью-Йорк через две недели.Неизвестно, когда она опять прилетит в Москву. Наверняка кто-нибудь стукнетруководству, ее больше не пустят. И его, этого майора, никогда никаким ветром вАмерику не занесет, я уверен. В командировку не пошлют, а самому прилететь —денег не хватит. Нет, я должен позвонить, поговорить с ней!

— Андрей Евгеньевич, не трогайте вы ее сейчас. У них и такслишком мало времени. Они сами разберутся.

— Да как же разберутся?! Они оба с ума сошли! Третьи суткине выходят!

— Завтра выйдут.

— Откуда вы знаете?

— Они обещали Василисе завтра свозить ее и Дмитриева вКисловку, навестить женщину, которая ее подобрала. У вас сейчас пепел упадет. Аковер, между прочим, дорогой, персидский. Как, вы сказали, звали тоголейтенанта?

— Какого лейтенанта?

— Ну того, с рыжими ресницами, который убил Штрауса.

— Пашка, кажется, — Григорьев немного успокоился, сел,подвинул себе пепельницу. — Это вы к чему спросили?

Кумарин сел напротив, налил.

— Давайте уж допьем эту бутылку. Ваше здоровье. Знаете, мойотец, Кумарин Сергей Николаевич, во время войны служил в «Смерше», в отделеконтрразведки 79-го стрелкового корпуса. Войну закончил в Берлине, в чинекапитана. Был там у них лейтенант Кузьмин Павел. Пашка. Дядя Паша. Ресницырыжие, длинные, как у теленка. Глаза зеленые, лицо в веснушках. О том, как дядяПаша чуть не погиб в Берлине, тридцатого апреля, я слышал в детстве, от негосамого. Он после войны ушел в отставку, жил в деревне на Сенеже, каждое летоотец ездил к нему в гости, рыбачить. И брал меня. Я раз десять слышал остранном человеке, который выскочил из-под земли в доме на Вильгельмштрассе.Чистенький, гладкий, в светлом костюме. Волосы белые, глаза голубые, улыбочкатакая приятная, к левой руке пристегнут чемоданчик. В правой — пистолет«вальтер». Заговорил по-английски, сказал, что американец, но дядя Паша заметилакцент. Он все-таки был лейтенантом контрразведки. Убивать незнакомца он несобирался, попросил документы, хотел проводить до нашего блокпоста. Но у тогобыли другие планы. Дядя Паша запомнил даже запах одеколона, сосновый такой,свежий, и перстень с печаткой на руке, в которой был пистолет «вальтер». Онтолько успел подумать: вот она, моя смерть. Каждый раз, когда дядя Паша рассказывалэту историю, в конце обязательно добавлял, что в тот момент как будто ангел надними кружил — и прикрыл его от смерти своим легким крылышком.