Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

В начале июня некоторые монархисты еще пытались объяснить политические слухи немецкой пропагандой. Тогда же распространялся слух, что Германия финансирует деятельность революционных организаций. Доцент Юрьевского университета Б. В. Никольский записал в своем дневнике 15 июня: «На войне затишье, но в России слухи-слухи-слухи… Я совершенно убежден, что немецкие деньги питают антинемецкие судороги низов и особенно антидинастическое озлобление. В частности, рекламирование Главнокомандующего с целью посеять разлад»[1231]. Ситуация еще более усугубилась после падения Варшавы. С. А. Толстая записала в дневнике 24 июля: «Известие о взятии немцами Варшавы повергло весь дом в уныние. С самого начала войны я не верила в нашу победу, и вот все хуже и хуже»[1232]. В августе поползли разговоры об эвакуации Петрограда. Объяснять катастрофу на фронте вредительством отдельных шпионов становилось все труднее.

Итогом развязавшейся кампании стало смещение великого князя с поста главнокомандующего и отправка его на Кавказ, мыслившаяся современниками ссылкой. Примечательно, что слухи об этом появились еще в начале августа 1915 г. — нередко слухи точно фиксировали перемены общественных настроений и тем самым предугадывали развитие реальных событий. Однако решение царя самолично возглавить армию и тем самым поднять солдатский дух и разделить ответственность за ход военных действий лишь ускорило падение его авторитета. Кроме того, определенная щекотливость этого решения заключалась в том, что незадолго до него Московская городская дума вынесла постановление о доверии великому князю, в результате чего поступок императора казался неким демаршем против общественности. На секретном заседании Совета министров А. В. Кривошеин предупреждал о пагубности смещения Николая Николаевича и предлагал компромиссный вариант назначения великого князя помощником главнокомандующего императора: «Со всех сторон приходится слышать о самых мрачных ожиданиях, если не будет сделано решительных шагов к успокоению общественной тревоги. Об этом говорят люди, преданность которых Монарху не может вызывать никаких сомнений. У меня был граф Коковцов и настойчиво обращал внимание на то, что так дальше не может продолжаться, что раздражение растет повсюду, что из Москвы идут зловещие слухи. Нельзя же не считаться с тем, что постановление о доверии Великому Князю было принято Московскою городскою думою единогласно»[1233]. В качестве другого варианта предлагалось временно, до улучшения ситуации на фронте назначить главнокомандующим генерала М. В. Алексеева, главнокомандующего армиями Западного фронта. Министр иностранных дел С. Д. Сазонов прямо говорил на заседании Совета министров: «Пусть будет Алексеев козлом отпущения»[1234].

Узнав о решении Николая II стать во главе армии, Л. А. Тихомиров записал: «Все кончено… мысль отказывается работать при таких событиях»[1235]. Среди петроградцев тут же появился слух, что император потому решил стать во главе армии, что не чувствует себя в безопасности в Царском Селе и намеревается спастись в Ставке[1236]. А. И. Спиридович искренне верил, что отставкой великого князя удалось предотвратить государственный переворот[1237]. Чуть позже массовое сознание нашло объяснение снятию Николая Николаевича с должности в привычном ключе. Граф А. Н. Игнатьев писал 13 октября 1915 г.: «Сведения о не особо хорошем поведении Николая Николаевича подтверждаются. Говорят, что пьет ужасно на Кавказе. Теперь до публики доходят слухи, что пьянство его началось еще в Ставке и доходило до громадных размеров, что, отчасти, и заставило государя взять командование в свои руки. А мы-то молились за его здоровье!.. Говорят, после завтрака Николай Николаевич бывал невменяем и Бог знает, к чему его это состояние привело бы»[1238]. В окопах некоторые сокрушались по поводу снятия великого князя с поста главнокомандующего потому, что тем самым исчезал «последний заступник» солдат, который держал в узде офицеров и генералов[1239].

Когда катастрофа русских войск стала очевидной, вновь зазвучали разговоры о сепаратном мире, но теперь инициатива якобы исходила от самого Николая II. Эти слухи показались обоснованными даже М. Палеологу, и он решил выведать в беседе с великим князем Павлом Александровичем, так ли это на самом деле. Павел Александрович рассказал об этом императрице Александре Федоровне, которая написала возмущенное письмо мужу. Императрица полагала, что слухи являются результатом германской пропаганды[1240]. Немцы действительно использовали тему сепаратного мира в своей диверсионно-пропагандистской политике, однако нельзя сбрасывать со счетов, что слухи о сепаратном мире могли возникать как подсознательное стремление окончить войну у широких слоев населения. А. В. Краузе писала на фронт своему жениху из деревни Марфино Владимирской губернии 31 мая 1915 г.: «Здесь, по рассказам, отношение к войне вполне сознательное, следят за военными событиями и разбираются в них. „Мир“ — самое желанное слово. Все письма солдат кончаются словами: „Не слышно ли что о мире?“»[1241] С другой стороны, образ императора, идущего на сепаратный мир с Германией, соответствовал уже разобранным представлениям низших слоев населения о Николае II как о предателе. Появление данного мотива в городской среде, да еще на посольском уровне, свидетельствует о сближении сельского и городского пространств слухов.

Шпиономания не обошла стороной императорскую семью. Сама Александра Федоровна верила слухам о том, что в Ставке находится шпион, подозревала, что это генерал Ю. Н. Данилов, и предлагала мужу поручить Воейкову установить за Даниловым слежку[1242]. Данилов в свою очередь вспоминал, что когда императрица посещала Ставку, генералы старались не обсуждать в ее присутствии стратегически важных вопросов. Однако шпиономания выражалась не только в подозрениях относительно других, но и часто выливалась в манию преследования. Императрица очень болезненно реагировала на расспросы со стороны придворных дам о своей жизни и подозревала фрейлину Марию Васильчикову в том, что та за ней следит из своего окна дома напротив, регистрируя, кто, когда выходит от императрицы[1243]. Причиной подозрительности стала ссора между императрицей и фрейлиной: М. Васильчикова, которую война застала в Австрии, по своей наивности приняла в 1915 г. предложение герцога Гессенского выступить посредником между ним и Николаем II в переговорах о мире. Васильчикова с немецким паспортом прибыла в Петроград и передала министру иностранных дел Сазонову ноту от герцога Гессенского, а также письмо для Александры Федоровны, оканчивавшееся словами: «Я знаю, насколько ты сделалась русской, но тем не менее я не хочу верить, чтобы Германия изгладилась из твоего немецкого сердца»[1244]. Российский император и императрица восприняли это как предательство, тем более что поведение Васильчиковой подпитывало массовые слухи о действии «немецкой партии» при дворе. По воспоминаниям генерала А. И. Спиридовича, якобы с подачи М. В. Родзянко появилась версия, которую обсуждали в салонах, что за инициативами Васильчиковой стояла сама императрица[1245]. Какое-то время фрейлине позволяли находиться в Царском Селе, но затем она была выслана в родовое имение к сестре. История с Васильчиковой настолько взбудоражила высший свет, что впоследствии Дж. Бьюкенену начало казаться, что фрейлина немедленно была отправлена императором в монастырь, о чем он написал в мемуарах[1246].