Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Стоит заметить, что разговоры о необходимости призыва полицейских являлись фактором протеста с самого начала войны и по мере ее затягивания лишь усиливали свою актуальность. В первых числах октября 1916 г. серьезные беспорядки на этой почве случились в Харькове. Во время начавшегося призыва студентов в городе произошли манифестации, в которых помимо студентов и курсисток участвовали и рабочие. Главным требованием рабочих была отправка полицейских на войну. Полиция попыталась разогнать толпу, но началось побоище, многих стражников сильно избили, была вызвана рота солдат для успокоения толпы, но до стрельбы не дошло, хотя жертвы побоев были[1280].

В условиях распространявшейся меланхолии появлялись и политические слухи-надежды, связанные с политическим переворотом, хоть и очевидно абсурдные для сохранивших способность рационально мыслить современников. Так, один столичный житель писал 16 сентября 1915 г.: «Относительно общих дел ходят разные слухи. Говорят, что „САМОГО“ хотят пригласить в отставку, учредив затем регентство над А — Мих Ал. Глава дома, будто бы, ничего против не имеет, только заместителем Себя желает видеть Супругу, что совершенно неприемлемо»[1281].

Наступившая в 1915 г. ранняя зима, сокращение светового дня, погружавшее обывателей во тьму, приводили к распространению меланхолии. «Сумрачные снежные дни, полные печали. По мере того, как зима развертывает над Россией свой гробовой саван, дух понижается, воля ослабевает. Везде я вижу одни мрачные лица, везде слышу только унылые речи; все разговоры о войне сводятся к одной и той же мысли, высказанной или затаенной: „К чему продолжать войну? Разве мы уже не побеждены? Можно ли верить, что мы когда-нибудь подымемся вновь?“ Эта болезнь распространяется не только в гостиных и в интеллигентских кругах, где ход военных событий может доставить изобильную пищу для духа критики. Многочисленные признаки показывают, что пессимизм развит не меньше среди рабочих и крестьян», — писал современник в начале ноября 1915 г.[1282] Можно обратить внимание, что в периоды повышенной чувствительности и нервозности обывателям свойственно более чутко реагировать на изменения в природе, в которой ищут созвучные собственным настроениям состояния, и ранняя зима, как и ранняя весна, способствует во время социально-психологической нестабильности распространению меланхолии или, наоборот, возбужденного состояния.

Упоминание погодных условий в дневниках современников в годы мировой войны мы можем классифицировать по трем направлениям: 1) формально-техническое — когда автор регулярно приводит метеоданные из газет, однако между ними и высказанными автором мыслями нет никакой видимой связи; 2) психологическое — когда автор пытается связать реальные погодные условия с массовыми настроениями, общественной психологией; 3) метафорическое — когда явления природы рассматриваются как знаки глобальных перемен (нередко в эсхатологическом русле). Нужно отметить, что эсхатологическая тематика была распространена в годы Первой мировой войны и особенно в период революции. По-видимому, принадлежность к тому или иному направлению определялась, во-первых, психотипом автора, а во-вторых — личным опытом взаимодействия с природой. Так, например, в дневниках грамотных крестьян природным явлениям по понятным причинам уделялось особое внимание.

И. И. Толстой на страницах своего дневника очень точно фиксировал температуру воздуха, осадки. Вероятно, это было связано с его метеочувствительностью, так как метеоданные никакого отношения к тем событиям, которые он описывал и комментировал, не имели. К примеру, если запись о забастовке рабочих 1 мая 1914 г. начинается с констатации «дождливого утра» и тем самым могла бы означать негативное отношение автора к протестной активности рабочих, то следующая запись от 2 мая, в которой Толстой с досадой упоминает о том, что в столице не вышли газеты, начинается, наоборот, с упоминания «солнечного утра»: «1 мая. Дождливое утро при 7 градусах. Забастовало до 150 000 рабочих в Петербурге, в том числе почти все булочники… 2 мая. Солнечное утро при 9 градусах в тени; большинство газет из‐за вчерашних забастовок не вышло»[1283]. Л. А. Тихомиров в дневнике регулярно не фиксирует погодные изменения, однако в отдельные моменты пытается увязать природу с тем, что происходит в обществе. В марте 1915 г., комментируя распространявшиеся слухи об измене верхов, он как бы между прочим проводит параллель с природой: «Но вот мерзкие рассказы: о немецких шпионах. Говорят, генерал По приехал специально для сообщения французских сведений о ряде крупных и даже „высокопоставленных“ изменников, передающих все наши секреты немцам. В том числе назвал будто бы и Великую княгиню Марию Павловну… Говорят, несколько человек уже казнены. Не понимаю, почему правительство не публикует хоть о смертных казнях. Это бы успокаивало общественное мнение. Ночь. Сейчас раздались несколько ударов грома и молнии. Это удивительно, что делается в природе»[1284]. В другом случае прямо связывает дожди с распространяющейся в обществе меланхолией: «Дождь способен привести в отчаяние. Льет каждый день по нескольку раз, всюду потоки воды, грязь, лужи, и нет этому конца. Вообще — такая неприятная жизнь, что выразить трудно. На фронте, конечно, по-прежнему застопорка… Кстати сказать, и там дожди»[1285]. Метафорическое использование природных явлений для описания надвигающейся революции часто применялось в корреспонденции ноября — декабря 1916 г. Л. А. Тихомиров писал о революции как водовороте, П. Эрн в письме от 12 декабря использовал образ грозы: «С каждым месяцем становится все труднее и труднее жить. Тучи закрывают уж весь горизонт. По-видимому, надвигается небывалая гроза. То, что надвигается на Россию — стихийно»[1286]. Вероятно, не последнюю роль в использовании погодных метафор играла связь стихии с ощущением неизбежности надвигающихся грандиозных событий, для кого-то катастрофических, для кого-то, наоборот, связанных с началом новой жизни. Однако в грандиозности и стихийной неизбежности их мало кто сомневался.

В октябре — декабре 1915 г. меланхолия выразилась, в частности, в падении интереса обывателей к политическим событиям и в прекращении появления новых пессимистических слухов. Горожане муссировали преимущественно старые политические темы, а также погрузились в повседневные заботы. Так, наиболее волновавшие современников темы были затронуты в беседе корреспондента «Биржевых ведомостей» с Петроградским градоначальником князем А. Н. Оболенским 24 октября. Среди них продовольственный вопрос (перебои с поставкой муки, мяса, сахара), растущие уличные очереди, проблема перегруженности Петрограда беженцами, квартирный вопрос (резко возросли цены), топливный кризис[1287].