Проклятые поэты - Игорь Иванович Гарин

к твоему прислушивался сну —

И вдруг постиг, услышав тишину,

Как пусто все, как мертвенно повсюду.

Любовь моя! Тебе, такому чуду, —

Как первоцвету, жить одну весну!

О темный страх, в котором я тону!..

Усни, мой друг. Я спать уже не буду.

О бедная любовь, как ты хрупка!

Глядится смерть из сонного зрачка —

И вздох похож на смертное удушье.

О, сонный смех, в котором тайно скрыт

Тот роковой, тот жуткий смех навзрыд…

Очнись, молю! Скажи – бессмертны души?

Жизнь

Мне встретился рыцарь Несчастье, что скачет и

    ночью, и днем,

В молчаньи, под тяжким забралом; он сердце

    пронзил мне копьем.

Соловей

Тревожною стаей, слепой и шальной,

Крылатая память шумит надо мной

И плещет, и мечется, бредя спасеньем,

Над желтой листвою, над сердцем осенним,

А сердце все смотрится в омут глухой,

Над Заводью Слез сиротея ольхой,

И клики, взмывая в тоскующем вихре,

В листве замирают и вот уже стихли,

И только единственный голос родной,

Один на земле, говорит с тишиной —

То голосом милым былая утрата

Поет надо мною, как пела когда-то,

Поет надо мною – о тягостный звук! —

Печальная птица, певунья разлук;

И летняя ночь, наплывая с востока,

Стоит молчаливо, светло и высоко,

И лишь дуновенье прохлады ночной

Едва ощутимою синей волной

Баюкает заводь и в сумраке прячет,

А листья все плещут, и птица все плачет.

«Под ветром ежатся, как дети…»

Под ветром ежатся, как дети,

Ракит кладбищенских кусты

В белесом леденящем свете.

Скрипят сосновые кресты —

Могил печальные обновы.

Кричат, как заткнутые рты.

Текут, безмолвны и суровы,

Рекою траура и слез

Родители, сироты, вдовы.

По кругу и наперекос,

Под содрогания рыданий

Плутают меж бумажных роз.

Трудны тропинки расставаний!

Летят, беснуясь, облака,

Свивая небо в рог бараний.

Как угрызенье, как тоска,

Живых терзает дрожь озноба,

А мертвым стужа – на века.

Неласкова земли утроба!

Забвенье, память ли нужна

Им, стынущим под крышкой гроба?

Хоть бы скорей пришла весна

И с нею щебет, и цветенье,

И жаркая голубизна!

Приди, о чудо обновленья,

И расколдуй сады, леса

От зимнего оцепененья!

Пусть солнце полнит небеса,

Пусть над тоскою беспредельной

Погостов жизни голоса

Звучат, подобно колыбельной.

«В руках ведь заключен особый смысл…»

В руках ведь заключен особый смысл:

В них целый мир, исполненный движенья,

Где как мизинец, так и перст

Творят магнитных полюсов боренье.

«Меня не веселит ничто в тебе, Природа…»

Меня не веселит ничто в тебе, Природа:

Ни хлебные поля, ни отзвук золотой

Пастушеских рогов, ни утренней порой

Заря, ни красота печального захода.

Смешно Искусство мне, и Человек, и ода,

И песенка, и храм, и башни вековой

Стремленье гордое в небесный свод пустой,

Что мне добро и зло, и рабство, и свобода!

Не верю в Бога я, не обольщаюсь вновь

Наукою, а древняя ирония, Любовь,

Давно бегу ее в презреньи молчаливом.

Устал я жить, и смерть меня страшит. Как челн

Забытый, зыблемый приливом и отливом,

Моя душа скользит по воле бурных волн.

Да, он был декадентом и символистом – декадентом душевной правды и символистом правдивой жизни, ибо жизнь – это и есть воплощенный декаданс, а правда – полна символов.

Да, таков «основатель болезненно-извращенной литературной школы» – сделавший декаданс делом жизни, придавший поэзии задушевность и музыкальность, усиливший ее выразительность, сблизивший поэтическое слово с живой речью. Да, таков один из самых проникновенных и трепетных поэтов, испытывавший неразрешимую тревогу по несуществующей красоте.

* * *

Бывают харизматические вожди, а бывают харизматические поэты – уста Бога. Его деянья и Его свершенья. И те, и другие – несчастны: властители мира и его изгои…

Судьба Верлена – трагична. Синтез порока и чистоты, он издавал соловьиные трели из кабаков, бардаков и тюрем, то опускаясь на заблеванное дно жизни, то, всплывая, чтобы стать ее учителем.

Даже среди гениев его судьба беспримерна. Сковорода? – слишком отшельник. Уайльд? – слишком джентльмен. Патология желез внутренней секреции, недостаток воспитания, богемность, слабохарактерность превратили его жизнь в непрекращающийся скандал. Он то исчезал на десятилетия, предаваясь разнузданному пьянству и разврату, то вдруг публиковал религиозные литургические стихи, то испытывал угарные чувства, то требовал добронравия… Французский Диоген, один из представителей контркультуры, он не усматривал в панкизме ничего предосудительного.

Да! Поль Верлен, выходец из буржуазной семьи, никогда не обладал ни буржуазным мироощущением, ни классовым инстинктом. Люди казались ему отнюдь не связанными с ним совокупностью прав, обязанностей и интересов. Он взирал на них, как на шествие марионеток или китайских теней.

Его стихи иногда кажутся извращенными, но это чисто детская, наивная, природная извращенность. Это – варвар, дикарь, ребенок, скажет о нем Жюль Леметр. Но в душе этого ребенка – музыка, и порой он слышит голоса, которые до него не слышал никто.

Ведь все поэты – дети… Или безумцы…

Бедные музыканты, бродяги и пьяницы, чьи смычки издают божественные звуки.

Осип Мандельштам, для которого Верлен был одним из поэтических образцов, связывал его путь с путем Вийона, одного из первых акмеистов в мировой поэзии:

Астрономы точно предсказывают возвращение кометы через большой промежуток времени. Для тех, кто знает Виллона, явление Верлена представляется именно таким астрономическим чудом. Вибрация этих двух голосов поразительно сходна. Но, кроме тембра и биографии, поэтов связывает почти одинаковая миссия в современной им литературе. Обоим суждено было выступать в эпоху искусственной, оранжерейной поэзии, и подобно тому, как Верлен разбил «serres chaudes» символизма, Виллон бросил вызов могущественной риторической школе, которую с полным правом можно