The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

менее отчетливо, чем культурная специфика. Но было бы поверхностно впадать в другую крайность, видя только пересечения и гибридность. Многие тенденции, распространившиеся по всему миру благодаря демографической, военной и экономической экспансии Европы, не являются побочными продуктами империализма и колониализма. Изучение городов в неколонизированных странах за пределами Европы (Аргентина, Мексика, Япония, Османская империя) неоднократно демонстрировало это. Проекты городов будущего все чаще разрабатывались в широком атлантическом, средиземноморском, тихоокеанском или евразийском пространственном контексте. Колониальный город" сразу же исчезает как резко очерченный тип, лысая дихотомия "западный" и "восточный" оказывается неустойчивой.

Таким образом, в рамках европейского и неоевропейского Запада в Северной Америке и Австралии появились совершенно новые городские пейзажи, отнюдь не являющиеся простым воспроизведением образцов Старого Света. Чикаго и Лос-Анджелес 1900 года не были прямым европейским источником вдохновения. Такие типы, как "американский" или "австралийский" город, также трудно сконструировать, поскольку в глобальной исторической перспективе в глаза бросаются перекрестные связи. Мельбурн был застроен редко и на большой территории, как города западного побережья Америки, в то время как Сидней был плотным и компактным, как Нью-Йорк, Филадельфия и крупные города Европы.

Модернизация городской инфраструктуры - это общемировой процесс, требующий политической воли и высокого уровня административных возможностей, денег и технологий, а также участия благотворительных организаций и частных интересов, ориентированных на получение прибыли. Имелись временные различия, но в целом в крупных мегаполисах этот процесс завершился к 1930-м годам. Например, в Китае, тогда еще очень бедной стране со слабым государством, санитарная очистка и физическое развитие городов не ограничивались космополитической витриной Шанхая. После 1900 г. модернизация городов происходила и в глубине страны, вдали от сильного иностранного влияния, где высшие классы на уровне провинций и муниципалитетов часто поощряли и осуществляли проекты из националистических побуждений.

Однако новые строительные материалы, техника и организация не привели к автоматическому изменению городского общества. Город - это и своеобразный социальный космос, и зеркало окружающего его общества. Поэтому в разных условиях действовали свои механизмы и институты социальной интеграции. Так, западные модели социальной стратификации не раскрывают логику развития городов на исламском Ближнем Востоке, если не признать огромную роль религиозных фондов (вакф) как центров политической власти, религиозной и светской учености, обмена и духовности. Они оказывали стабилизирующее воздействие, защищая собственность и определяя ее значение в пространстве; они предлагали механизмы посредничества между индивидуальными или частно-корпоративными интересами и общими требованиями городского общества. Подобные примеры можно найти по всему миру. Особые общественные институты, зачастую многовековой давности, противостояли внешнему адаптационному давлению и оставались вплетенными в социальную ткань быстро меняющегося города.

 

ГЛАВА

VII

.

Frontiers

 

1. Вторжения и пограничные процессы

В XIX веке противоположной крайностью "города" становится уже не "деревня" - область земледелия, а "фронтир" - подвижная граница освоения ресурсов. Она продвигается в пространства, которые редко бывают настолько пустыми, как убеждают себя и других агенты экспансии. Для тех, кто видит приближающуюся к ним границу, она является острием копья вторжения, которое мало что оставит в прежнем виде. Люди устремляются в город и на границу - это два великих магнита для миграции XIX века. Будучи пространствами безграничных возможностей, они притягивают мигрантов как ничто другое в эту эпоху. Город и фронтир объединяет проницаемость и податливость социальных условий. Те, кто ничего не имеет, но способен на что-то, могут достичь этого здесь. Возможностей больше, но и рисков тоже. На границе происходит перетасовка карт, в результате которой появляются победители и проигравшие.

По отношению к городу граница - это "периферия". Именно в городе в конечном счете организуется господство пограничья, там буквально выковываются оружие и инструменты для его покорения. Если на границе возникают города, то предфронтирная территория раздвигается, вновь созданные торговые посты становятся базой для дальнейшей экспансии. Но граница - это не пассивная периферия. Она порождает особые интересы, идентичности, идеалы, ценности и типы характера, взаимодействующие с ядром. Город может видеть в периферии свой аналог. Для патриция из Бостона жители глубинки в бревенчатых хижинах были едва ли менее дикими и экзотическими, чем воины индейских племен. Общества, формирующиеся в приграничных районах, живут в более широком и расширяющемся контексте. Иногда они вырываются на свободу, иногда поддаются давлению города или последствиям собственного истощения.

 

Приобретение земель и использование ресурсов

Археологические и исторические документы наполнены процессами приобретения колониальных земель, в ходе которых общины открывают новые территории в качестве источника средств к существованию. Девятнадцатый век привел к кульминации подобных тенденций, но в определенном смысле и к их завершению. Ни в одну предыдущую эпоху в сельском хозяйстве не использовалось столько земли. Эта экспансия стала следствием демографического роста во многих регионах мира. Правда, в ХХ веке общая численность населения будет расти еще быстрее, но экстенсивное использование ресурсов не будет расти с той же скоростью; ХХ век в целом характеризуется более интенсивной эксплуатацией имеющегося потенциала (который по определению потребляет меньше дополнительного пространства). Однако уничтожение тропических лесов и чрезмерный вылов рыбы в Мировом океане закрепляют прежнюю модель экстенсивной эксплуатации в эпоху, которая в других отношениях достигла новых высот интенсивного развития в результате развития нанотехнологий или коммуникаций в режиме реального времени.

В Европе XIX века, особенно за пределами России, масштабные колониальные захваты стали редкостью, в основном они происходили в форме заселения других стран мира. Здесь, казалось, повторялись все драмы европейской истории, и в то же время аналогичные процессы разворачивались в Китае и у народов тропической Африки. Миграции на бирманский "рисовый рубеж" или на "плантационный рубеж" в других частях Юго-Восточной Азии были вызваны новыми экспортными возможностями на международных рынках. Захват земель был связан с весьма разнообразными переживаниями, которые нашли свое отражение в исторической литературе. С одной стороны, активные поселенцы отправлялись в "дикие края" в героических походах на повозках, отвоевывая "бесхозные" земли для себя и своего скота и привнося в них блага "цивилизации". Старая историография, как правило, прославляла эти подвиги первопроходцев, представляя их как вклад в становление современной государственности и в прогресс человечества в целом. Лишь немногие авторы ставили себя на место тех народов, которые веками и даже тысячелетиями жили в предполагаемой "дикой местности". Джеймс Фенимор Купер, сын патриция, чья семья занимала пограничные земли в штате Нью-Йорк, уже прочувствовал трагедию индейцев в "Рассказах в кожаном чулке" - серии романов, опубликованных в 1824-1841 гг. и вскоре получивших широкую известность в Европе. Но только в начале ХХ века это мрачное видение стало периодически появляться в работах американских историков.

После Второй мировой войны и особенно с началом деколонизации,